Сознательное страдание

[ЕЛЕНА]

Идея сознательного страдания была вскользь упомянута Гурджиевым в его московско-петербургских беседах 1915— 1917 годов и ясно сформулирована в его последней книге «Жизнь реальна только когда "Я есть"».

На первый взгляд учение Гурджиева о страдании противоречиво: с одной стороны, он предлагает отказаться от страдания, пожертвовать им, с другой — утверждает, что человек может достичь любой цели через сознательное страдание. Успенский ищет ключ к этой идее, как и ко многих другим гурджиевским идеям, в его интерпретации понятия «сознания». Как уже отмечалось, под «сознанием» Гурджиев понимает пробужденное или бодрствующее сознание, основанное на внутреннем единстве, то есть на перманентном «Я», которое, по утверждению Гурджиева, отсутствует в современном человеке, но может быть обретено в результате «работы над собой».

Соответственно, страдание может быть бессознательным и слепым, а может быть намеренным, сознательным, взятым на себя добровольно и с определенной целью. Сознательное страдание может стать сильным подспорьем в решении задач, которые иначе решить невозможно. Напротив, бессознательное и слепое страдание механического человека является примером бессмысленной утечки энергии и одновременного усиления «ложной личности» с ее системой самооправдания, самолюбования и самолюбия.

В своей последней книге Гурджиев говорит о сознательном страдании как результате «трения» между сознанием и автоматическими переживаниями человека. Речь идет о культивации в себе постоянного внимания к тем напряжениям, которые возникают между пробужденным сознанием и его непробужденными аспектами — внимания, которое становится фактором «подтягивания» всего человека к его пробужденному центру и — как следствие — его преображения.

 http://fourthway.narod.ru/lib/rovner/gau3.htm

[ЕЛЕНА]

Благодарю за комментарии и дополнения по теме, Николай, Аврора,  Александр!

...

ПАМЯТЬ СЕБЯ

Память себя, или самосознание, или сознание своего бытия относится, по Гурджиеву, к высшему состоянию сознания. Чтобы по-настоящему наблюдать себя, утверждал Гурджиев, человек должен помнить себя. В действительности же люди никогда себя не помнят. Люди, которые знают это, уже знают многое. Вся беда в том, что на самом деле никто этого не знает. Если вы спросите человека, помнит ли он себя, он, конечно, ответит утвердительно. Если вы скажете ему, что он не помнит себя, он или рассердится, или сочтет вас глупцом. На этом основана все тупиковость человеческого существования. Если человек знает, что он не помнит себя, он уже близок к пониманию своего бытия.

Вот как Успенский описал свои попытки вспоминания себя в Петербурге в 1915 году:

«Как-то раз я шел по Литейному проспекту к Невскому и, несмотря на все усилия, не мог сосредоточиться на вспоминании себя. Шум, движение — все отвлекало меня; ежеминутно я терял нить внимания, находил ее и вновь терял. Наконец, я почувствовал своеобразное комическое раздражение к самому себе и свернул на улицу влево, твердо решив удерживать внимание на том, что я должен вспомнить себя, хотя бы до тех пор, пока не дойду до следующей улицы. Я дошел до Надеждинской, не теряя нити внимания, разве только упуская ее на короткие мгновения; потом снова повернул к Невскому. Я понял, что на этих тихих улицах мне легче не отвлекаться от линии мысли, и поэтому решил испытать себя на более шумных. Я дошел до Невского, все еще помня себя, и начал испытывать состояние внутреннего мира и доверия, которое приходит после больших усилий подобного рода. Срезу же за углом на Невском находилась табачная лавка, где для меня готовили папиросы. Продолжая помнить себя, я зашел туда и сделал заказ.

Через два часа я пробудился на Таврической, то есть далеко от первоначального места. Я ехал на извозчике в типографию. Ощущение пробуждения было необыкновенно живым. Могу почти утверждать, что я пришел в себя! Я сразу вспомнил все: как шел по Надеждинской, как вспомнил себя, как подумал о папиросах, как при этой мысли будто бы сразу упал и погрузился в глубокий сон... По пути, пока я ехал по Таврической, я начал ощущать какую-то странную неловкость, будто что-то забыл. И внезапно вспомнил, что забыл вспоминать себя».

Как мы видим, здесь Успенский проверяет на себе гурджиевскую характеристику разных состояний сознания. В результате наблюдений он начинает фиксировать внутреннюю последовательность усилий, ведущих к самовоспоминанию.

1. Прежде всего необходимо убедиться в самом факте сна.
2. Убедиться в нем можно тогда, когда мы стараемся пробудиться.
3. Когда человек понимает, что он не помнит себя.
4. Когда он понимает, что помнить себя означает в какой-то степени пробудиться.
5. Когда на основании собственного

опыта он видит, что как трудно вспоминать себя.

6. Тогда он поймет, что не сумеет пробудиться, просто пытаясь это сделать. И сама его мысль о непосредственной связи памяти себя с моментом пробуждения является столь же непосредственной констатацией мысли Гурджиева о том, что «самонаблюдение приводит человека к пониманию того, что он не помнит себя» и что «только начиная вспоминать себя, человек по-настоящему пробуждается».

Самонаблюдение и самоизучение — это выработка в себе беспристрастного свидетеля. Это добросовестное изучение работы человека-машины.

 http://fourthway.narod.ru/lib/rovner/gau3.htm

[Александр]

Любое наблюдение и  осознание автоматических переживаний является благом. Можно этот процесс назвать психотерапевтической рабой над своей эго-структурой.

Без этой работы дальше не продвинуться, ибо эмоциональные реакции будут тормозом, если не увидеть их причину.

Скажу иначе, пока не будут изжиты или прожиты все желания, дальше не продвинуться, какие бы иллюзорные и благостные картины не возникали в уме.

Это начальный этап. Далее нужно подойти к этапу понимания - для кого возникают те или иные чувства и эмоции.

Кто переживает, волнуется, возмущается, восхищается, возражает, ......отстаивает свою истину?

Это понимание не умственное, а экзистенциальное, сущее и не обусловленное внешними причинами.

[Аврора]

Спасибо, Лена!

[Николай]

Аз ЕСМЬ ВСЁ\ВО ВСЕМ ВЫ РАЖЕН ПРИ СУТЬ С ТВИЕМ = ЛЮБОВЬ БЕЗ УСЛОВИ-Я....

[ЕЛЕНА]

преображение человека и творения в целом в сущности непрерывно, каким оно было в пределах первозданного мира, в котором со-творчество Бога и Адама не знало пауз, отклонений, сомнений, трудностей выбора и т.п. Одним из возможных образов данной непрерывности служит как раз Великая Пирамида, ее длящаяся прямая диагональ, свидетельствующая постоянство богоприсутствия в человеческом созидании. Без Творца «сам человек не может не оглянуться, не задержаться, не отойти. Его экзистенция центростремительна, она сокращает расстояния, стремится вместить внутри себя как можно больше, что никогда не осуществится на прямых путях. Продолжение прямой линии всегда жертва, расставание с иллюзией возвращения, скругления, превращения…»^[14] Действительно, именно самость человека, т.е. действие, мнящее, что оно исходит исключительно из самого себя, как бы помимо Бога, прерывает преображение, растаскивает подлинные путь и жизнь на фрагменты, мечты, чувственность как таковую. Непрерывное дление преображения или богочеловеческого отношения заостряет еще то обстоятельство, что в истинном смысле жизнь христианина не знает остановок, нейтральных состояний. У преображающегося человека, спасаемого и спасающегося от греха, по существу и в пределе нет возможности быть самому по себе, как обычно принято говорить, побыть наедине с собой. В этом состоит смысл непрестанной памяти о Боге, непрестанной молитвы и радости, смысл бытия человека как венца творящей воли, его верности Творцу. При всей кажущейся невероятности этого нам следует отдавать себе отчет в том, что именно такова онтологическая ситуация. Преображение, будучи сущностью тварного, в самом деле есть всеобщая реальность, собирающая в себя творение и удерживающая его в личности человека перед Лицом Бога.

Инет