Был час пред пробуждением Богов.В неосвещенном храме вечности в ночи,в тиши лежал недвижно Ум, перекрывая событию божественному путь.Одна непроницаемая пропасть,где бесконечность бестелесна, нуль без…

[Конст. Анц-в]

Был час пред пробуждением Богов.
В неосвещенном храме вечности в ночи,
в тиши лежал недвижно Ум, перекрывая 
событию божественному путь.
Одна непроницаемая пропасть,
где бесконечность бестелесна, нуль бездонен.
Проснулась сила безграничного себя
между небытием своим, в той тьме, откуда
тайна рождения и смерти, в том ничто
стремясь достичь конца.
Невежественной Силы дремоту
невидящего волю продлевая,
немое отраженье неизвестного, 
чей сон творящий разжигает солнца, 
в сомнамбулическом потоке неся жизнь.
Поодаль тщетности Пространства транса,
без формы ступора, без жизни и ума,
как тень среди бездушной Пустоты
опять отброшена в безмысленные сны
Земля вращалась, позабытая в затонах
забвения и духа и судьбы.
Пусты, нейтральны, неподвижны небеса. 
Но что-то в этой темноте взялось; 
движенье безымянное, идея, 
но еще без всякой мысли, нечто 
неудовлетворённое, настойчиво, без цели, 
что возжелало, но не знало как, 
дразнило Несознанье пробудить 
свое Невежество. Мучение пришло, 
дрожащий след оставив за собой,
существование старому хотенью,
забыто-неисполненному встарь.
В той подсознательной пещере полной тьмы,
приподнимая голову, искать отсутствующий свет, 
глаза закрытые забытого забвенья 
напрячь подобно ищущему прошлого себя, 
лишь мертвые дела желаний обретая.
Как если б посреди того Ничто,
в ядре его полнейшего распада
осталась незапоминаемая суть
из похороненного прошлого, давно 
убитого, но все ж приговорена 
к усилию, к возобновленью боли
в другом разбитом мире.
Бесформенным сознаньем жажда света, 
предвидения чистого тоска
по изменению неблизкому. Как если б
щеки касался детский пальчик и напоминал 
о бесконечной нужности в вещах 
Беспечной Матери Вселенной. Сжала
мрачный Простор тоска того младенца.
Неощутимо там возникла где-то брешь: 
так одинока линия неясного оттенка, 
улыбка вскользь во искушенье пустоты, 
неясного сна жизни край тревожа.
С другого края безграничности смотрел
глаз божества через молчащие глубины;
подобно скауту, разведчику от солнца
средь тяжести космического сна,
болезненной усталости пространства
забытое блаженство обрести
опять для духа, одинокого в ночи, 
слишком упавшего, желая. И, вмешавшись, 
в тот мир без разума, чрез тишину та весть
распространялась, радость и сознанье сея
в разочарованной груди Природы, вынуждая
согласие и чувствовать и видеть.
В беззвучной Пустоте мысль рождена,
и в тьме глубин за ним рождая чувство,
средь сердца времени дрожь памяти, как если б
душу, давно уж мертвую, подвигли снова жить:
но летопись, заполненную прошлым,
забвение после падения марает,
разрушенное - вновь восстановить,
переработать старый опыт уже снова.
Возможно все, коль есть прикосновенье бога.
В несчастном безразличии в Ночи
надежда вкралась, едва смея быть.
Проситель в мир чужой, пустой, осиротевший, 
бездомный, но застенчиво, природно-грациозно,
заходит чудо ввдруг случайно, чтобы жить.
В далекий уголок небес пришёл 
призыв неясный медленного жеста. 
Спокойную инертность черноты
трепет касанья убеждал, преобразуя -
краса и удивленье в поле Бога.
Чарующего света бледность там, 
блуждая с края исчезающих моментов,
поставила ворота снов златых, 
чуть угол приоткрыв на крае тайны,
для взора в необъятности слепой.
Соскальзывала Тьма как плащ, 
поскольку тело Бога наклонилось. 
Сквозь бледность трещины, которой поначалу 
едва хватало бы для лучика от солнц, 
открытие и пламя пролились.
Блеск запредельностей, пока недостижимых,
в славе Невидимого уж переливался, 
Света бессмертного, но незнакомого совсем,
известье, сообщение -
пылало на краю творения дрожащем, 
и ауры великолепие оттенков
ее рассвет явил, построил, посадил
семя великолепия в пространство бытия. 
Божественность сияла, заглянув.
Видение на тонком крае жизни,
склонясь, обдумая абрисы Земли, 
стояло. Блаженство и неясной красоты
явление мистического смысла
иероглифами написало миф,
величие рассветов духа излагал он -
так сочинило небо для страницы.
Врата раскрылись (наши мысли и надежды
из них как вспышки) - одинокий блеск
цели невидимой почти был этим вброшен 
в мир непрозрачной Глупости. Вновь шаг
свободные Просторы потревожил; 
Центр бесконечности, покой восторга, Лик
створки открыл, что закрывают небеса; 
Форма блаженств далёких показалась ближе.
Проход неувядающей богини,
что, вечность с изменением вместив,
зажгла огнем безмолвие миров
своей улыбкой лишь, в глубинах скрытой. 
Всевозрастало посвящение и действо.
И воздух - связь между землей и небом;
ширококрылый гимн по алтарям холмов
возник и стих, и лишь молились ветви 
в небе раскрывшемся. 
Здесь, где невежество людей 
в их полусвете на немой груди 
земли неоднозначной окаймляет 
заливы, здесь, где каждый человек
не знает даже и на шаг вперед
и правит истина среди сомнений темных
в полях мучительных тяжелого труда,
лежащих под великим безразличным взглядом -
свидетель беспристрастен - наша почва,
столь обессиленная, пробужденье приняла.
Видение. Пророческий здесь свет,
обычные бессмысленные формы
преобразующий до уровня чудес...
И, исчерпавшись вдохновение угасло,
божественное, нежелаемо уже,
исчезло из диапазона смертных,
и в его следе - сокровенная тоска,
и ощущение Присутствия и Силы,
столь совершенных, чтоб их удержать
сердцами, связанными смертью,
предвиденье рождения пришло.
Остаться может только маленький след бога:
краса души, что светит средь людей,
меж линий страсти и материй маской
и вечность под биеньем времени. Когда
душа подходит к подоконнику рожденья,
смыкая время смертное с бессмертным,
в склепе материй искра божества
теряется, средь несознанья блеск
уж исчезает, жар магический огня
теперь рассеян в ярком воздухе привычном.
Сеанс закончен и уменьшился пославший.
Сила отодвигалась в некий отдаленный мир, 
луча божественного и оттенок в ней и чудо: 
на поле нашей смертности казалась
она уж не большой. Избыток красоты, 
естествен для бога, все ж не мог добиться 
воцарствия во временных мирах; 
слишком мистически-реально для пространства 
и тело ее славы уж ушло с небес:
как свет земного дня было явленье.
И вновь ослепший поиск жизни в круге.
Все снова к повседневности вернулось;
и тысячи деревьев и народы
повиновались импульсу и лидер,
чей разум неуверенный - один,
кто смотрит на сокрытый образ завтра,
и человек вновь поднял груз судьбы.

И Савитри проснулась средь племён,
что торопились в гимн Глашатая попасть,
в соблазне наблюдаемых красот 
дорог, им видимых, встречали они шумно
часть эфемерной радости свою.
Сродни той вечности, откуда она родом,
Она не разделяла маленькое счастье -
могучий странник в мире человека,
обрётший тело, Гость внутри, молчал..
И зов, что будит человека ум,
нетерпеливое и разное стремленье,
его, в тонах порхающих, иллюзию желания,
в сердце возник как сладостная нота.
Короткий луч посланья Времени пришёл 
не для неё. А в ней - лишь боль богов,
что в заключеньи в плоти человека,
страдание бессмертия под смертью.
Когда-то радость из иных миров
царила в ней, но золотой тот цвет
небесный невозможно сохранить
и удержаться с этим на земной основе.
Над бездной Времени движенье стеснено,
хрупка ничтожность жизни - отвергали Силу,
блаженство, гордость и осознанную широту, 
что принесла она в обличье человека,
спокойствие восторга, что сливает
одну душу со всеми, ключ к дверям экстаза.
Специфика Земли - из слез и удовольствий
потребен сок ей - так отвергла дар 
бессмертного восторга: получила Дочь 
бесконечности свой страстоцвет любви
и роковой судьбы. Напрасна роскошь жертвы.
Богатой и божественной природы
все щедрости своей, саму себя,
всё, чем была внутри, — она отдала людям,
надеясь, что её высокий дух 
поселит, приспособит к жизни в них
всё то, что сеет небо в смертной почве.
Но косную природу изменить
земную так непросто - и мученьем
касанье вечного проходит для людей:
божественная нетерпимость столь чиста
и нападение эфира и огня страшит людей;
в своём, не знающем о муках, счастье,
они аж с ненавистью отвергают свет
из Вечности. От оголённой силы Истин
дрожа, от звука камертона мощи и сладости.
Закон своей пучины налагая
на высшее, оно пятнает грязью 
посланников небес: его защита -
колючки падшей и расстроенной природы,
отказ рук Милости, спасающих и добрых;
оно встречает Бога сыновей 
мучением и смертью. Озарений
великолепье, так доставленных на землю,
их солнца мысли — меркнут в омраченьи
невежества ума, и предана работа
и их добро превращено во зло,
крест — плата за корону, что приносят,
уйдя же, остается только Имя.
Огонь пришёл, сердец коснулся, растворился;
Немногие поймали это пламя, 
до более высокой жизни поднялись. 
Насколько непохож на этот мир, 
что ей сейчас спасать...
Величье Савитри невежественность мира
продавливало, хлынула отдача
неясной бездны мира. Часть его страданий, 
борьбы, падения. Жить вместе с горем,
но бросить вызов смерти на пути, — 
так доля смертной стала участью Бессмертной.
Попав в силки своей земной судьбы,
ждя часа своих страшных испытаний
уже изгнанницей из счастья тех миров,
приняв земные мрачные одежды,
скрывая, что внутри, от тех, кого любила,
от этой человеческой судьбы 
все более великой становилась.
Тяжёлое предвиденье её
от всех, кому она звездою и опорой, 
отрезАло; опасностью и болью не делясь,
таила подступающее горе
она в своих израненных глубинах.
Как проводник с незрячими людьми
взвалила груз, о чем они не знают,
впустив врага, питать своим же сердцем,
не зная, что ей делать, и не зная
встающей перед ней ее судьбы,
без помощи, предвидеть и посметь.
И вот пришло давно предсказанное утро
и день, что выглядел вполне обычным днём.
Когда Природа поступью идет,
не замечает, если разбивает 
при этом чью-то душу, чью-то жизнь;
Убитого оставив позади, шагает дальше:
Только человек заметит это, только око Бога.
И даже в тот момент отчаянья души,
в зловещем рандеву со смертью и со страхом
ни стона сквозь уста, ни к помощи призыву
и тайну этой боли никому 
она не рассказала:
и лицо спокойно, безмолвна смелость. Лишь поверхностное "я" 
страдало и боролось; человека
в ней свойства так полубожественными стали.
В ней дух открылся Духу, что во всём,
её природа ощутила всю 
Природу как свою. Живя отдельно 
и лишь внутри себя, поддерживала все 
другие жизни так она;
и, отстранённая, несла в себе весь мир:
в ней страх единым стал с великим страхом, 
и опиралась на космические силы;
любовь вселенской Матери - её 
любовью стала. И уже пред злом
в измученных основах жизни этой
её беда была его частичным знаком, 
из боли сделала она уже острейший меч.
Уединённый ум и сердце нараспашку,
для одинокого неразделённого труда 
бессмертной поднялась она. В начале
под ноши тяжестью, что у неё в груди, 
не горевала жизнь: качаясь на коленях
от первозданной дремоты земли
инертная, в свободе забытья,
был в несознаньи отдых на краю ума,
спокойно-оглушённая как камень
или звезда. В расщелине молчанья
меж двух миров вдали от горя и забот
покоилась - ничто здесь о страдании
не говорило. Но мелькнуло тенью
воспоминанье слабое, вздохнув, 
она сложила руки на груди
и осознала тянущую боль,
Глубокую, немую, что давно 
и уж привычно была в этом месте,
не знающую, для чего она, откуда.
та Сила, что даёт энергию уму, 
была пока внутри: 
безвольны слуги жизни,
работники без платы-удовольствий;
угрюмый факел чувства не горел;
мозг без поддержки уж не находил себя
и прошлое опорой не являлось.
Одна земная смутная природа 
держала весь каркас. Но вот она 
пошевелилась, в ношу запряглась
космическую. И по зову тела
её ширококрылый, сильный ясный дух 
понёсся к ней назад, назад, к ярму 
невежества и роковой судьбы,
Назад, к труду и напряженью жизни смертной,
по странным символическим виденьям
дорогу озаряя, по отливам
проскальзывая океанов сна.
И ощутил невидимый толчок 
привычный ее дом Природы.
И затемнённые палаты жизни
поспешно озарились, для часов
открылись створки памяти, к дверям
её стопы мышления усталые пошли.
Всё возратилось к ней: Земля, Любовь и Рок,
Три древних спорщика собой образовали круг
фигур гигантских, что в ночи боролись:
божества, в туманном Несознании
рожденные, проснулись, чтоб сражаться 
и чтоб терпеть божественную муку,
в тени её пылающего сердца,
В тяжёлом мрачном центре ужаса дебатов,
Страж всей не знающей покоя этой бездны,
Наследник длительной агонии планеты,
богоподобного Страдания фигурой
застывшею, смотрел в свое Пространство 
безразличным, неподвижным взглядом,
что видел вечные глубины горя, 
но лишь не жизни цель.
От жёсткости божественности он,
устав, привязанный к престолу,
неутолённый, ожидал привычной
невыплаканных дани ее слез.
Ожила снова жгучая проблема
времени человеческого. Жертва 
Земли бессмертному экстазу, что приносит
страданием, желанием Земля.
Свершалась вновь опять под вечной Дланью.
Она, проснувшись, вытерпела этот 
мгновений плотный марш, смотря на мир,
зелёный, улыбавшийся, опасный,
звуки невежественных криков жизни
услышала опять. Среди обычных звуков, 
все той же неизменной сцены, 
поднялась её душа, уже бросая вызов 
Судьбе и Времени. Не двигаясь внутри, 
сбирала силу Савитри.
                     Настал 
тот день пророчества - 
день смерти Сатьявана.

Шри Ауробиндо Гхош. Савитри. Книга начал. Символический рассвет.

http://savitrithepoem.com/the-poem/toc/56-the-symbol-dawn.html

[ЕЛЕНА]

Пусты, нейтральны, неподвижны небеса.

...

В ней дух открылся Духу, что во всём,
её природа ощутила всю 
Природу как свою. Живя отдельно 
и лишь внутри себя, поддерживала все 
другие жизни так она;
и, отстранённая, несла в себе весь мир:
в ней страх единым стал с великим страхом, 
и опиралась на космические силы;
любовь вселенской Матери - её 
любовью стала.

Благодарю, за блог,  Конст. Анц-в!

[Конст. Анц-в]

это - начало крупнейшей поэтической вещи на хорошем английском языке, с белым стихом в оригинале, рифмовать который в переводе было бы аморально (аналогично, как написал Б.Л.Смирнов, что рифмовать перевод той же Бхававад-Гиты аналогично рифмовке Евангелия)...