УСПЕНСКИЙ БЕЗ ГУРДЖИЕВА.

[Иван Статистик]

УСПЕНСКИЙ БЕЗ ГУРДЖИЕВА
http://fourthway.narod.ru/lib/rovner/gau5.htm

УСПЕНСКИЙ И ЕГО АНГЛИЙСКИЕ ПОСЛЕДОВАТЕЛИ

Борис Муравьев вспоминает. Этот случай имел место в парижском доме баронессы Ольги Рауш де Траубенберг, которая помогала Успенскому с переводами его книг. Сын баронессы мальчик лет 12-ти подошел к ним с альбомом и попросил каждого что-то написать в нем. Он дал его сначала мне, и я написал: «Что бы с тобой в жизни ни случилось, никогда не забывай, что дважды два — четыре». Я передал альбом Успенскому, и он написал: «Что бы с тобой в жизни ни случилось, никогда не забывай, что дважды два никогда не дает четыре».

Джеймс Вебб, 1980

Проводив Гурджиева в Америку в декабре 1923 года, Успенский вернулся в Лондон, собрал своих учеников и сообщил им о своем решении порвать всякие связи с «загрязненным источником». Учение, принесенное Гурджиевым, истинно, заявил им Успенский, но тот, через которого оно пришло, изменил самому себе, и общение с ним может нанести большой вред. Успенский поставил своих последователей перед выбором: остаться с ним или перейти к Гурджиеву. Как бы ни старался Джеймс Вебб сделать убедительной свою гипотезу о тайном сговоре между Гурджиевым и Успенским и о тайных связях между ними, продливших их отношения вплоть до 1931 года, разрыв 1923 года был окончательным, решительным и публичным. Разрыв этот не просто завершил восьмилетний период сотрудничества двух ярких пассионариев, но и создал прецедент принципиального противостояния личности и методам Гурджива. Он также обозначил начало эпилога нашей истории и истории их жизней — эпилога, длившегося четверть века — Успенский умер в 1947-м, а Гурджиев — в 1949 году, — время, в течение которого Успенский застыл в горькой роли печального Пьеро — транслятора необычных идей, воспринятых им от Гурджиева, Гурджиев же продолжал лихорадочно менять свои сценарии, роли и актеров, однако в его арлекинаде чувствовалась растущая усталость и механистичность. Поездка Гурджиева в Америку в конце 1923 года стала пиком его карьеры, после которого начался медленный и долгий период заката.

[Иван Статистик]

Беннетт припоминает свой откровенный разговор с Успенским, во время которого тот сказал ему: «Я ждал все эти годы, так как хотел узнать, что будет делать мистер Гурджиев. Его работа не принесла тех результатов, на которые он надеялся. Я все еще уверен, что существует Великий Источник, из которого пришла его Система. У мистера Гурджиева должна быть связь с этим Источником, но не думаю, чтобы она была полной. Что-то упущено, и он не может это найти. Если мы не можем установить связь через него, остается надежда прямого контакта с Источником. Но, ища, мы ничего не добьемся: он спрятан гораздо надежнее, чем принято думать. Следовательно, остается одна надежда: Источник сам будет искать нас. Поэтому я здесь, в Аондоне, читаю эти лекции. Если те, кто имеет истинные знания, увидят, что мы можем быть им полезны, они пришлют кого-нибудь. Но надо понимать, что сами для себя мы ничего не можем сделать. Самый важный секрет еще не раскрыт. Мы можем подготовиться и подготовить других, но не можем сделать ничего позитивного»1.

[Иван Статистик]

1. В течение 1930-х годов, ее роль в работе Успенского становилась все более значительной. Фактически, она организовывала работу в имениях, которые арендовывались на летние месяцы и куда сьезжались сотни учеников, многие из которых приезжали непосредственно к «мадам» и считали себя ее учениками. Круг влияния Успенского в Англии расширялся с каждым годом. Публикация «Новой модели вселенной» в 1931 году и второе издание этой книги в 1934 году привлекли к нему множество новых учеников. Постепенно он выделил двух своих «старых» последователей, предоставив им право вести собственные группы. Это были Джонн Беннетт и Морис Николл.

1 Беннетт Д. Г. Свидетель, или история поиска, М., 1999, с. 148.

В начале 1930 года Беннетт поставил Успенского перед фактом начала им своего учительства, и Успенскому не оставалось ничего иного, как признать этот факт. Беннетт посылал Успенскому отчеты о проводимых им занятиях со спонтанно собравшейся вокруг него группой, выказывая готовность немедленно прекратить их, если Успенский их не одобрит, однако долго не получал от Успенского ответа. Осенью этого же года он и его жена через секретаря Успенского были приглашены на цикл лекций Успенского под названием «В поисках объективного сознания». Беннет воспринял это приглашение как молчаливое одобрение его деятельности, и действительно, Успенский, по словам Беннетта, «ни словом не вспомнив прошлое.., позволил мне не только посещать его собрания, но вскоре поручил мне читать лекции вслух в его присутствии»1. Существовал и держался долгие годы строгий запрет разглашать содержание учения. Лекции по «четвертому пути» читались только ученикам и только лишь при условии, если они брали на себя обязательство не разглашать их содержание. Факт выступления Успенского с публичными лекциями, частично раскрывающими аспекты учения, был экстраординарным, и Успенский нуждался в объяснении этого поступка.

1 Беннетт Д. Г. Свидетель, или история поиска, с. 144.

[Иван Статистик]

Успенскому не оставалось ничего иного, как продолжать «работу» так, как он ее понимал. Временами он делал попытки выстроить внутреннюю ситуацию на своих идеях догурджиевского периода. Начиная с 1927 года он работал над толстым томом своих произведений, который представлял из себя перевод и новую редакцию его работ, опубликованных в России до 1917 года. Книга эта вышла в 1931 году под названием «Новая модель вселенной» с подзаголовком «Принципы психологического метода в его приложении к науке, религии и искусству». Этот труд был логическим продолжением, развитием и разработкой основных аспектов его старой книги «Tertium Organum», опубликованной в России в 1912 году, а в Америке — в 1921 году.

Очевидно, работа над этой книгой могла только частично заполнить вакуум, образованный разрывом Успенского с Гурджиевым. Идеи, занимавшие Успенского до знакомства с учением «четвертого пути» (Успенский и его ученики называли это учение «системой») были уже давно им изжиты, и попытка их воскрешения не могла удовлетворить ни Успенского, ни его лондонский круг. Оставалось либо искать истоки «системы» — тот «внутренний круг человечества», который снабдил Гурджиева его учением и дал ему его миссию, либо надеяться, что усилия Успенского и его последователей будут замечены этим «внутренним кругом» и его представители сами вступят в контакт с ним. Была еще одна возможность, которая обсуждалась Успенским и его английскими учениками, а именно, что сами они и являются внутренним кругом человечества. Впрочем, по поводу всех этих предположений ни у Успенского, ни у его лондонского круга не было полной уверенности. Успенский склонялся ко второй гипотезе — что нужно развивать работу и ждать сигналов от «внутреннего круга».

Софья Григорьевна Успенская оставалась с Гурджиевым в шато Приорэ после разрыва с ним Успенского и переехала в Англию только в 1929 году по просьбе Гурджиева, пославшего ее помогать мужу в работе. Уместен вопрос, что стояло за просьбой Гурджиева — забота об Успенском или желание удалить от себя чересчур беспокойную последовательницу? А может быть в ее лице он засылал Успенскому троянского коня? В Англии она начала работать с несколькими учениками Успенского, но постепенно круг ее обязанностей расширился, и она стала важнейшей составляющей системы, построенной Успенским. Софья Григорьевна была, несомненно, талантливым организатором и человеком, сочетавшим в себе резкий решительный характер с едкостью и наблюдательностью, позволявшими ей подмечать и высмеивать механичность, эгоистичность и лень в поведении людей. Она отказывалась именоваться «учителем» и называла себя «нянькой», олицетворяя жесткую сторону «работы» и оставляя Успенскому область теории и авторитет учителя. Своим учителем она признавала только Гурджиева. «Я не претендую на понимание Г. И. Гурджиева, — говорила она. — Для меня он X. Но я знаю, что он мой учитель, и у меня нет права его судить, и нет необходимости его понимать»

[Иван Статистик]

Разрыв с Гурджиевым стал для Успенского болезненным нарывом, на долгие годы омрачившим его жизнь. Отныне вся его жизнь была пропитана горечью и безысходностью. Отвергнув Гурджиева-человека, Успенский так и не смог освободиться от его влияния, продолжая до конца жизни «работать» с гурджиевскими идеями и жить в пространстве гурджиевской «работы». Рядом с ним жила его фиктивная жена Софья Григорьевна Успенская — «Гурджиев в миниатюре», или «Гурджиев в юбке», — которая дополняла Успенского, выполняя за него те функции в «работе», которые он явно не хотел выполнять сам, а именно, черную работу разоблачителя «ленивого», «тщеславного» и «самолюбивого» человека в каждом из его учеников, подстегивателя их усилий в плане «памяти себя» и «пробуждения». До поры до времени этот раскол в нем самом тщательно заслонялся его уверенной манерой держаться, которая вытекала из его уверенности в правильности выбранного им пути. Последняя опиралась на учение, которое долгое время поддерживало его самого и его лондонских и нью-йоркских последователей. Рухни вера в истинность учения, рухнуло бы все остальное, но до самых последних месяцев жизни Успенского, учение «держало» его, и он «держал» учеников.

С самого разрыва с Гурджиевым Успенский напряженно следил за его деятельностью; он единственный в самом начале 1924 года заявил об опасном направлении, выбранном Гурджиевым, и предсказал катастрофу. Автомобильная авария (или ее инсценировка) лета 1924 года подтвердила предсказания Успенского, резко оборвав двухлетний период лихорадочной деятельности Гурджиева в шато Приорэ по созданию Института. После «выздоровления» начался «писательский» период Гурджиева, длившийся с перерывами почти двадцать лет. К концу 1920-х годов Успенский объявил своим последователям, что он больше не ждет ничего хорошего от Гурджиева и отныне надеется только на себя. К этому времени он также вернулся к писательству, взвалив бо2льшую часть забот по организации «работы» на Софью Григорьевну. Когда в 1934 году в Лондон была привезена брошюра Гурджиева «Вестник грядущего добра», Успенский определил отношение своих лондоских последователей к ее содержанию в таких неоправданно несправедливых словах, как «паранойя» и «сифилис». Успенский как будто не хотел видеть мучительной драмы создателя системы, оказавшегося один на один с обреченной на гибель Европой, в период ее стремительно развивающегося заката и словно бы не замечал титанической работы определению новых ориентиров и мотивировок, то есть на самом деле по созданию новой духовной парадигмы для той же Европы, которой был занят Гурджиев. Свое новое отношение к Гурджиеву Успенский выразил утрированно просто: в Гурджиеве, как в каждом человеке есть хорошая и плохая стороны, и вот победила плохая: Гурджиев сошел с ума. Только безумный, утверждал Успенский, может делать то, что делал Гурджиев. Или иначе: деятельность Гурджиева не соответствовала принципам его учения, она была безответственной, авантюрной и неистинной. Принцип спектакля, «шоу», стремление к успеху (как раз в это время Гурджиев проводил демонстрации «движений» и танцев в Париже и Нью-Йорке) заслонили и заменили собой идею «работы». «Если Гурджиев приедет в Лондон, — говорил Успенский своим ученикам, — я уеду в Париж. Если он уедет в Париж, я поеду в Лондон». Гурджиев стал, по словам Успенского, «загрязненным источником», однако он был его единственным источником — другого источника у Успенского не было. Размышляя над этими вопросами, Успенский проводил долгие вечера за бутылкой водки или виски с одним или двумя учениками. Иногда при этом он рассказывал истории или рисовал живые сценки из своей московской жизни, и только самые стойкие, досидевшие с ним до рассвета, могли расчитывать получить от него ценнные указания, связанные с работой.