Ольга Гуцол
Над Озером
(рассказ)
Я людьми не руковожу. Я их беру в соавторы.
Почему, - сейчас, может, вам станет понятно.
Тот случай, который меня поразил, произошел, когда я лет шесть уже как считалась ландшафтником.
Участок, на котором это случилось, располагался в коттеджном поселке, которых тогда еще было у нас не так уж и много. За одной высокой стеной, что у нас тут считают забором, виднелись рыжие сопки. За другой - верхушки Саян на другом берегу Енисея. Самого батюшки не было видно, он дышал в двух километрах южнее. Но его дыхание я ежели и не слыхала, то все время чувствовала в глубине своего естества.
С двух остальных сторон застили небо домищи червонного кирпича, смахивающие на крепости. Это у нас таким образом строили в те времена, когда людям казалось, что чем больше, тем лучше.
Сам ландшафтный проект придумывала не я, а моя ученица, тоже по профессии - архитектор. А поскольку в отношении молодежи я придерживаюсь политики «не задави», то этот проект нес на себе печать ее молодого размаха.
На участке был нарисован очень большой водоем с альпийской горкой за ним. А так как моя ученица к тому времени уже работала в Питере, то превращать в реальность ее замыслы здесь пришлось мне.
И вот я стала их корректировать прямо на месте. Размер водоема уменьшила. От греха подальше: и так приличный вышел. Таких огромных мы еще никогда не делали. Форму слегка оживила. Яму для него вырыли уже без меня, я только террасы проверяла. Ведь надо же, чтобы потом выглядело, будто бы сначала мель идет, а потом глубина.
Дно наши инженеры выстелили черным полиэтиленом уже вовсе без моей помощи: они в этом лучше меня разбираются. Налили во все это дело воды до краев и оставили так, чтобы воздух из-под пленки постепенно ушел. Только тогда можно начинать маскировать пленку и приступать к оформлению берегов.
И тут же - первое удивление. Часа через два, после того, как в яму налили воды, в ней обнаружился жук. Обычный жук-плавунец, знакомый каждому с детства. Помните, когда бывало, сидишь на корточках на краю мостков над прудом, смотришь в него неотрывно и следишь за многообразием жизни, которая там протекает. Течет себе, не ведая, что за ней наблюдает кто-то сверху, очень большой и могущественный в смысле ее разрушения, но такой бессильный в смысле ее создания.
А вот сейчас, через десятки лет, выходит, произошло и некое созидание. И сделали всего-то большую чашу с водой, ну метров пятнадцать в диаметре. А в ней уже плавает черненький, два сантиметра от холки до попки, с волосатыми лапками. Гребет, поспешает, в гладкие стены тычется. Все мы - и руководство, и рабочие - ходили смотреть на этого одинокого жителя. Удивлялись, откуда он мог появиться. А наша черная чаша стала считать себя глубоководной лужей.
Через четыре часа жуков стало четверо. На следующий день их уже было семь, а по воде во всю бегали водомерки. Откуда все это взялось? С Енисея наприлетело? Так крыльев у них ни у кого не наблюдалось. И у соседей никакой воды на участках не было. Мы все это точно знали, потому что сами и делали все участки в округе.
Вот ведь как: только создали условия, а жизнь тут же и проявилась. И рукотворная лужа стала забывать, что вчера еще была чашей и решила, что она - водоем.
Следующий статус водоем получил, когда черные края пленки замаскировали. Зарыли их в гравий и сделали канавку вокруг, чтобы собрать и отвести от него дождевые воды. Мохнатый розовый котяра заказчиков стал вальяжно ходить к воде. Долго лакал, а после разваливался на краю, отваливал хвост подальше, и наблюдал за нами. Весь его вид говорил: вы тут суетитесь, бегайте, я разрешаю; но не забывайте, что все это делаете для меня. Я тут хозяин, и всё это - моё. И мы все как-то нечаянно перестали говорить «водоем» и стали называть это дело более жизненно - пруд.
А мне надо было над этим прудом смастерить водопад.
Сначала для него наша «Газель» привезла большие глыбы потрясающей красоты. Слоновьего цвета в белых и черных зигзагах. Эти глыбы тысячи лет лежали у какой-то далекой таежной речки и не знали о своей красоте ничегошеньки. Ну, разве что проходящий медведь им об этом говаривал. И вдруг их судьба вот так изменилась. И теперь они должны были узнать от людей, что красота их необычайна.
Их тут будут разглядывать вдоль и поперек, любоваться каждой жилкой и трещинкой, а для детей это будет вообще целый мир, который они унесут во взрослую жизнь.
А пока эту красоту еле вывалили из машины на место. Наши мужчины докатили их вчетвером до самого края воды и установили их, как мне было надо.
А к этому времени как раз наступил июль. То есть, у нас в Красноярске – единственный месяц жары. Но зато - жары такой щедрой, что над асфальтом уже было видно, как воздух колышется миражами.
Вот тут-то и пришло время художественного превращения глыб в скалу с водопадом.
Моя зам директора парнишку мне выдала какого-то уж больно худющего. Я его первый раз тогда видела. У нас же много сезонных рабочих. Ведь основная работа у нас летом, а зимой надо искать что-то другое. Это далеко не всем нравится. Поэтому только редкие люди остаются в ландшафте надолго. Хотя, оставшись, обычно очень тепло отзываются о своей летней работе. Это для них уже становится как призвание. Но новых все равно бывает каждый сезон - много.
И вот смотрю я на этого доходягу лет двадцати пяти, с впалыми щеками и гнилыми зубами, из-за которых он улыбается нитевидно, и жалко мне его до невозможности. Он же не знает, что ему предстоит. А я знаю.
Первым делом, конечно, – знакомимся.
Потом говорю уже для меня стандартное:
- Работа у нас будет художественная, но очень тяжелая. Не знаю, хватит ли у вас сил. (Говорю так потому, что молодость надо провоцировать на «слабо»).
- А давайте начнем и увидим, - бодро отвечает парнишка.
- Тогда вот что, Савелий, - говорю. ( Я с ними только на «вы» и полным именем – чтобы чувствовали свою значимость) - Видите эти глыбы? Мы сейчас на них будем крылья делать. У нас вода будет как будто бы с крыльев вниз падать. Пойдемте камни для крыльев выбирать.
Сама я, конечно, эти «крылья» давно присмотрела. Их и на стройплощадку-то привезли по моему велению. Но не мне же, а этому худющему Севе их придется таскать, так что он должен знать, что и для чего носит.
Идем смотреть камни.
- Как вы думаете, Савелий, подойдет этот камень? Для левого крыла?
Сева задумывается.
- Да. Думаю, подойдет.
- Ну, тогда тащите его вон туда.
И тащит.
Потом так же для правого. Потом выясняется, что мы с ним ошиблись, и левое крыло надо положить направо, а правое налево.
- Не кажется ли вам, Савелий, что левое крыло надо перевернуть нижней стороной наверх? Тогда линия энергичнее получится, как будто взмах. А то сейчас вроде вяло как-то.
Ему кажется. Он переворачивает.
Потом нам вместе начинает казаться, что правое крыло падает, и под него надо подложить еще один камень. Сева снимает крыло и подкладывает. Потом нет, ошиблись, вообще надо по-другому сделать. Мы оба отходим и смотрим издали. Затем с разных сторон все это дело обходим. ( Это я ему даю отдохнуть). И т.д. и т.п.
Так бы я и одна работала. Пробовала бы, ставила, переворачивала, снимала и подставляла то так, то эдак. Если бы камешки были маленькие. Но камни килограммов по сорок. И Сева – мои руки.
Я уже вижу, что он весь мокрый, как из воды вылез. Ведь температура под солнцем градусов за сорок будет.
Наконец, мы уходим отдохнуть под навес. Он на этом участке сделан у бани, для будущих дров. Но сейчас он для нас вроде бытовки. Сидим в блаженной тени и молчим. Думаете, пьем водичку? Нет. Пить в это время нельзя. Как только начнешь утолять жажду, пот пойдет еще сильнее, и силы с собой унесет быстрехонько.
И есть в это время нежелательно. Тоже силы уйдут. На переваривание пищи. Надо терпеть до конца работы. Но парни, конечно, едят. А я – нет. У меня меньше сил, чем у них, а мне надо сохранить мозги до конца дня.
Курить? А вот ведь странно, почему-то у нас, кроме одного пожилого инженера, никто не курит. Даже те, кто на время приходит. Мы своим дамским директоратом обсуждали это явление, и решили, что тут какой-то естественный отбор идет. И не матерятся у нас. Ну, это мы сами такое правило установили. И следим за этим строго. Хочешь изъясняться латынью - иди к другим. А мы и без тебя обойдемся, вон очередь какая стоит к нам работать.
Так что под навесом стоит тишина. А я в это время стараюсь отвлечься. Смотреть куда-нибудь в сторону. Надо отвыкнуть от темы, чтобы глянуть на все потом свежим взглядом. А поскольку на стройплощадке глаз остановить пока не на чем, то я смотрю на сопки, на выступы скал, что за стеной, пардон, за забором. Они там лежат (или стоят?) короче, располагаются,- такие прекрасные и такие мудрые, что всё, что мы тут мастрячим - людские игрушки по сравнению с ними.
Хотя нет. Неправильно мыслю. Горы, это мое признание вам в любви. Ну не умею я иначе сказать, как я вас сильно люблю. Художники вас пишут, писатели описывают, поэты воспевают, барды поют, скалолазы на вас изо всех сил залезают, а я… Я вас леплю.
И уж простите, делаю это, как могу, как умею, и как у меня получается. Не копирую вас, заметьте, а так, вроде как намеки на вас даю. Ассоциации, так сказать. Реминисценции. Или как там еще… Не помню, забыла… Щас засну…
После перерыва надо опять выходить на солнце. Травы на участке еще нет, она бы дала хоть каплю прохлады и подышала бы ласково в ноги. О деревьях и говорить нечего, их посадим в последнюю очередь. А пока вокруг только щебень, песок и брусчатка. И чернозем в кучах. И всё это пышет жаром. Ощущение – будто в горячую печь кидаешься. Представляю, каково мужикам. Ведь вокруг нас еще работает много народу. Возят тачками чернозем, выравнивают, утрамбовывают, делают микрорельеф. Время от времени я и их контролирую, консультирую, поправляю. Отвечаю на их вопросы и разгребаю противоречия.
К вечеру микрохолмы и наша скала - готовы. Солнце валится за крепость на западе, когда мы все выпиваем по литру воды.
Тех рабочих, кто не влезает в маршрут «Газели», я везу до автобусной остановки, а то и до дома на своей машине цвета табак. Ребята заполняют немолодую «девятку» полностью, так что кажется, больше в нее и кот не влезет, и вся она начинает пахнуть молодым мужским потом. А колеса аж приседают.
В гору машина идет еле-еле. Ругается. Я ее нахваливаю и умоляю: «Ну, миленькая, ну умненькая, ну хорошенькая, ну красавица, ну постарайся, как же мы без тебя». Доползаем до верха, дальше легче.
И вот тут, когда в машине все уже спят, открыв рты и откинувшись на спинки сидений, я чувствую, что дорога как-то начинает передо мной расплываться. Я не могу вспомнить, где нужно мне повернуть… И тогда я бужу того, кто оказывается на переднем сиденье, и заставляю его штурманить.
- Как я устала, - говорю, переступая порог квартиры.
- Интересно, ты когда-нибудь скажешь что-то другое? – встречает меня сын.
А на следующий день мне наша директор передает историю. Оказывается, весь этот жаркий день за нашей работой наблюдала пятилетняя девочка, дочка заказчицы. Она, оказывается, на велосипеде каталась неподалеку, а потом из окошка дома смотрела. И вечером свои впечатления рассказала маме.
Рассказ девочки выглядел так:
- Сегодня у нас была женщина. Вся из себя в белом. В шляпе и черных очках. Встала посредине и всё. А мужики вокруг нее бегают, тачки возят, камни таскают, лопатами роют. Все измучились. А она так и простояла весь день. И ничегошеньки не сделала!
А в следующий раз моя зам директора выдала мне в соавторы нашего шофера Вадима Вадимыча.
Это был человек немолодой, очень хорошо себя зарекомендовавший как водитель и как рабочий.
А то до него у нас всякие водители были. Один всё нашу «Газель» ремонтировал. Даже когда не надо было. То ручку дверцы открутит, надо ехать, а ручки нет. То еще что-то. А вот рабочим быть не хотел. Ниже своего достоинства считал. Привезет бригаду на место, они работают, я упахиваюсь вместе с ними, а он в машине копается. Или спит. Невыгодно нам такого держать было.
Второй водитель начал использовать машину на свои нужды. Тоже уволили. Третий ни с того ни с сего к маме уехал на нашей «Газели», в Енисейск. Еле нашли.
А вот Вадим Вадимыч долго у нас к тому времени проработал. Как выглядел? Да обыкновенно как-то, нос картошкой, глаза глубоко посажены. Русское такое лицо человека прилично за сорок. Семейный, обстоятельный человек был. Привезет всех и со всеми работает. Да почему ж не работать-то? Это ж дополнительная оплата.
И вот на этот раз его мне и выдали на доделку того, что к тому времени называли все «пруд». Погода в тот день была замечательная: пасмурная. С крыльев скалы уже умела стекать вода. Это было опробовано, но водопад был все еще недоделан: наш инженер придумал дополнительные форсунки на крылья поставить, так что им, этим крыльям, еще не раз предстояло сниматься с насиженных мест и варьировать свое положение. Чтобы трубочки в ложбинки попали. Но все-таки образ уже был решен.
С Вадим Вадимычем я тоже начала работу с объяснения:
- Мы с вами сейчас будем озеро мастерить. Бывали когда-нибудь в Карелии? Жаль. Там озёра валунами обложены, как рамой. А вода в них прозрачная и тихая-тихая. И небо в ней отражается. Вот как здесь. Только в нашем озере еще, как видите, и скала есть, а потом и водопад с нее будет.
А наша с вами задача сейчас – это озеро валунами обложить. Валуны должны лежать так, как будто они здесь оказались случайно. Поэтому ни в коем случае, нельзя рядом класть одинаковые камни. Нужны разные, чтобы каждый оттенял красоту другого. Как вы думаете, вон тот батон вот сюда подойдет?
И дело у нас пошло. Камни мы называли то булочкой, то хлебом, то пирожком, то буханкой в зависимости от размера и формы. И так же, как всех, я спрашивала у Вадим Вадимыча совета:
- Как вам кажется, этот лучше будет?
Поначалу он со всем соглашался. А потом стал творчески подходить.
- Нет, - говорит. - Я думаю, что здесь подойдет вот этот.
Я соглашалась. Потому что всегда приветствую свежую мысль. А если человек проявил инициативу и ошибся, то я ему всегда объясню, в чем оказалась ошибка, и он сам же ее и исправит.
День, как я уже говорила, был для работы практически идеальный. И камни были уже полегче. Мелкие - так я и сама носила и укладывала их с удовольствием. Я люблю камни.
Наконец, мы дошли до той стадии, когда надо было несколько валунов положить в воду. Это был ответственный момент. Потому что эти камни должны были стать солистами во всем ансамбле. Солитерами (произносится через «Э»), если говорить о них так же, как о деревьях.
Вадим Вадимыч надевал болотные сапоги, залезал в воду и ставил. На верхнюю террасу, которая мель изображала. И поворачивал там их то так, то эдак, А потом мы отходили и любовались вместе. Или, наоборот, искали ошибку.
Груды камней, сваленных вдоль воды, таяли. И когда уже стала просматриваться под этими грудами почва, вдруг обнаружился прекрасный белый батон, сплющенный с торца и расколовшийся надвое, когда камни кидали с машины.
- А давайте, Вадим Вадимыч, мы его вот сюда установим. Как будто скала на две части распалась. И Вадим Вадимыч полез в воду. Он установил «на попа» обе части батона, расколом друг другу, оставив между ними щель сантиметров семь. И все это белое с темным развалом отразилось в воде, похожей на небо.
Мы отошли от берега и полюбовались на полученный результат.
- Жизнь дала трещину, – произнес Вадим Вадимыч. – Здорово получилось. Жизнь поломата.
Мы еще долго работали с ним над каменной рамой, а он все повторял:
- Да, жизнь дала трещину. Порватая жизнь. Поломатая.
На следующий день утром зам директора мне рассказала:
- А знаешь, вчера Вадим Вадимыч под таким впечатлением от вашей работы был. Сказал, что он понял, кем ему надо было стать в этой жизни. Архитектором. «Так легко и приятно, оказывается, им быть», - так будто бы молвил Вадим Вадимыч.
В тот день я работала в офисе. Через какое-то время заходит опять зам директора, уже как-то слегка взвинченная, и говорит:
- Вадим Вадимыча до сих пор нет. И «Газели» нет. И он на звонки не отвечает.
- Да ладно тебе, пошел человек в архитекторы. Сходит, вернется, - отшутилась я, не отрываясь от чертежа.
- Тебе смешно, а у меня нервы на пределе! Ты вспомни, как в тот раз шофер к маме уехал! - Она была явно не настроена юморить.
Я ее понимала, конечно. Ведь тот, прошлый шофер, по пути в Енисейск врезался нашей «Газелью» в забор, которым ремонт дороги был огражден, бросил разбитую и открытую машину с ключом в зажигании и пешком ушел в Енисейск. Прихватив с собой только мой сотовый, который я ему выдала по доброте душевной в служебное пользование, пока он на свой не заработает.
- Ну что ты, голуба, тот был молодой, глупый. А этот солидный, семейный. Появится.
Я проверяла вертикалку, и отвлекаться мне было вредно.
Но Вадим Вадимыч не появился ни в тот день, ни на следующий. Со знакомым милиционером, который отыскал в прошлый раз нашу «Газель» и прошлого нашего шофера, отыскали Вадима Вадимыча.
Оказалось, что он в тот же вечер пошел с другом в какую-то забегаловку и там ему долго рассказывал о том, что стал в жизни не тем, кем надо. По этому случаю они напились так, что их обоих забрали в медвытрезвитель, а машину отправили на штрафстоянку. Ключи от машины он потерял. Впрочем, как и все документы.
Наши дамы его сразу уволили.
Пруд я доделывала уже с другими парнями. У тех было по высшему образованию, и проблем с призванием не наблюдалось.
Окончание этой истории произошло, уже когда водоем практически был закончен, а я занималась альпийской горкой подле него. Как-то посреди работы начался дождик. Надеясь, что он скоро кончится, мы не покинули стройплощадку. Мужчины пошли под навес перекусить, а я села в беседку.
Ее привезли заказчики из ближайшего садового центра вопреки моему желанию. Здесь, безусловно, надо было индивидуальную ставить. То есть специально для этого делать проект и изготавливать. Но на это заказчиков уже не хватило. И беседка так противоречила всему, что мы тут наваяли, что я села в нее лишь для того, чтобы ее не видеть.
Мы только что расставили на альпийской горке почти все кустарники. В горшках. Завтра надо было их пересадить из горшков в землю, но что-то в композиции мне не нравилось, хотя что именно, я не могла понять.
Водоем наш к тому времени уже все называли не иначе, как озером. Это у него теперь вроде как имя такое было. Так что я стала смотреть на Озеро. И, как это обычно бывает при гляденьи на воду, через какое-то время мыслей в голове не стало, а осталось только одно созерцание и тихий покой в душе.
И вот в это время я каким-то внутренним зрением я вдруг увидала, что от воды ко мне тянется как будто бы серебристый туман. Вот он до меня дотянулся и, как ласковыми невидимыми ладонями, окутал меня, окружил.
Я не удивилась. Я давно пришла к выводу, что всё в мире - живое. Ну а вода - тем более.
- Ты хочешь мне что-то сказать? – мысленно спросила я воду.
И поняла, что да, сейчас что-то скажет.
И сразу же перед моим внутренним взором пошли картинки. Я увидела красивую каменную резную арку, она была мне странно знакома. Я не могла вспомнить, где я ее видала.
Это было примерно как и у вас бывает, когда вы мечтаете о чем-то, или что-то придумываете в своем воображении. Только тут я не напрягалась, чтобы сама что-то из себя рождать, а была вроде как зрителем.
Картинка сменилась. Я увидела свою институтскую подружку Наташку, которая сидит, склонившись над натянутым подрамником, и тонкой китайской кисточкой водит по черно-белому изображению этой арки.
А, поняла. Это же Ленинград, первый курс архитектурного факультета. Предмет тот назывался «Введение в архитектурное проектирование». Работа назвалась отмывкой. Мы рисовали на шершавом ватмане «Гознак» какое-нибудь классическое архитектурное сооружение. Черно-белую фотографию старинного чертежа нам выдавали преподаватели. И я вспомнила: Наташка тогда отмывала эту самую арку. Арка Кваренги – вот как она называлась.
И опять я как-то почувствовала – что да, это она, та самая арка.
Дальше я увидела эту арку в натуре. Посреди дороги, по сторонам которой вроде как парк. А может, и лес. Арка в строительных лесах. Возле нее стоит человек в камзоле, что-то говорит другому, одетому проще. Фуражка старинная на голове у второго сдвинута слишком назад. Они рассматривают чертеж арки, развернутый из рулона.
И вдруг на Фуражку наложился другой образ…
Не успела я осмыслить показаное, как картинка опять сменилась.
Теперь я увидела того, что в камзоле, в другой обстановке. Богато обставленная комната, красная с серым, мебель вся в завитушках, типа барокко. Шторы на окнах тяжелые, прибраны по бокам шнурами с кистями.
Камзол один в этой комнате. На столе стоит в стопках посуда, вроде как приготовлена к сервировке. Тарелки, вазы, вилки, ножи. Он быстро берет одну из вилок и сует за пазуху.
Дальше опять картинка. Фуу… Это я даже смотреть не хочу! Остановите, я не хочу это видеть!
Я вскочила и вышла под дождь, чтобы прекратить эти видения.
Тогда картинка опять сменилась. Я увидела юношу лет пятнадцати, который сидел за столом, склонившись… Ба, тоже ведь - над подрамником. Ближе. Ага, он отмывает тот самый чертеж, который я видела возле арки. У него получается что-то вроде гризели. Такая коричневая акварель. Ага, так вот фото с какого чертежа я видела тогда у Наташки.
В комнату входит Камзол. Он склоняется через спину подростка, глядит на чертеж, хватает со стола линейку и бьет ею парнишку по голове. И тут я почувствовала боль на своем затылке.
И в этот момент на образ бьющего наложился другой образ.
Картинки пропали.
Кто-то меня окликал.
Я вернулась в сей мир и обнаружила, что дождь стал сильнее. С того, что у меня числилось за прическу, уже капает на лицо.
Окликали меня из-под навеса.
Оказывается, нам велено уезжать. На сегодня работа закончена. Даже если дождь закончится прямо сейчас, то с мокрым материалом на мокрой земле много не наработаешь. Выходной. У нас летом так. Отдыхаем не в воскресенье и не в субботу, а в дождь.
Все побежали к моей машине. «Газель» нечего ждать. Она сейчас далеко за городом, туда дождь еще не дошел, они там еще маленечко поработают.
Я подождала, пока все утрамбуются. На переднее сиденье, пожалуйста, самый тяжелый. Включила обдув запотевшего изнутри стекла ( ууу, как резко-то запотело!), и когда стало в ветровое стекло хоть немножечко видно, тихонько тронулась с места.
- Вы совсем промокли, - озаботился моим состоянием Захар, наш бригадир. Он вообще молодец, работать с ним одно удовольствие. – Зачем под дождем-то стояли?
- Да вот думала-думала, и вдруг дошло: ту пирамидальную тую, что на верхушке стоит, надо убрать. Это она все портит.
- Завтра и уберем – ответил Захар. - Делов-то.
Не могла же я, в самом деле, рассказать им, что я только что обнаружила: тот самый парень, который дремлет сейчас на заднем сиденье, зажатый с обеих сторон другими рабочими, в восемнадцатом веке жил в Питере и строил там Нарвские ворота; что автор этих ворот, известный архитектор Кваренги страдал клептоманией и растлевал малолетних девиц, а я была у него чертежником; и вот с ними двоими я встретилась в этой жизни. С бригадиром той арки мы сделали крылья над Озером, а с бывшим Джакомо Кваренги установили в нем камень под названием «жизнь поломата».
Январь 2012г
Вы должны быть участником ЭСПАВО (Международная Ассоциация Работников Света), чтобы добавлять комментарии!
Вступить в ЭСПАВО (Международная Ассоциация Работников Света)