УСПЕНСКИЙ БЕЗ ГУРДЖИЕВА.

[Иван Статистик]

УСПЕНСКИЙ БЕЗ ГУРДЖИЕВА
http://fourthway.narod.ru/lib/rovner/gau5.htm

УСПЕНСКИЙ И ЕГО АНГЛИЙСКИЕ ПОСЛЕДОВАТЕЛИ

Борис Муравьев вспоминает. Этот случай имел место в парижском доме баронессы Ольги Рауш де Траубенберг, которая помогала Успенскому с переводами его книг. Сын баронессы мальчик лет 12-ти подошел к ним с альбомом и попросил каждого что-то написать в нем. Он дал его сначала мне, и я написал: «Что бы с тобой в жизни ни случилось, никогда не забывай, что дважды два — четыре». Я передал альбом Успенскому, и он написал: «Что бы с тобой в жизни ни случилось, никогда не забывай, что дважды два никогда не дает четыре».

Джеймс Вебб, 1980

Проводив Гурджиева в Америку в декабре 1923 года, Успенский вернулся в Лондон, собрал своих учеников и сообщил им о своем решении порвать всякие связи с «загрязненным источником». Учение, принесенное Гурджиевым, истинно, заявил им Успенский, но тот, через которого оно пришло, изменил самому себе, и общение с ним может нанести большой вред. Успенский поставил своих последователей перед выбором: остаться с ним или перейти к Гурджиеву. Как бы ни старался Джеймс Вебб сделать убедительной свою гипотезу о тайном сговоре между Гурджиевым и Успенским и о тайных связях между ними, продливших их отношения вплоть до 1931 года, разрыв 1923 года был окончательным, решительным и публичным. Разрыв этот не просто завершил восьмилетний период сотрудничества двух ярких пассионариев, но и создал прецедент принципиального противостояния личности и методам Гурджива. Он также обозначил начало эпилога нашей истории и истории их жизней — эпилога, длившегося четверть века — Успенский умер в 1947-м, а Гурджиев — в 1949 году, — время, в течение которого Успенский застыл в горькой роли печального Пьеро — транслятора необычных идей, воспринятых им от Гурджиева, Гурджиев же продолжал лихорадочно менять свои сценарии, роли и актеров, однако в его арлекинаде чувствовалась растущая усталость и механистичность. Поездка Гурджиева в Америку в конце 1923 года стала пиком его карьеры, после которого начался медленный и долгий период заката.

[Иван Статистик]

so you ask
чтобы вы спросили: перевод на английс

[Лариса]

Иван, судя по количеству просмотров, минус ваши-на написание комментариев, эта тема не так важна для тех, кто читает. Так зачем забивать ей ленту  активности?)))Тем более, что в комментариях-тоже информа-ия?  И нет никакого анализа прочитанного и сделанных вами выводов на основании  или изучении темы,или из  собственного опыта. Дайте ссылки на текст, кому интересно-прочтут.  Понимаю теперь, почему возмущалась Лена-Лето. Я-не возмущаюсь, но мне не понятен смысл ваших действий. К тому же приходится искать в ленте, есть ли там интересные комментарии. А это -определенные неудобства и лишняя трата времени.

[Иван Статистик]

Хотя Ораж был прощен, это вовсе не означало его возвращения к прежним объязаностям напротив, Гурджиев делал все возможное, чтобы ликвидировать следы влияния Ора-жа в Америке. Он сам выступал с лекциями, и чтения из его книг проходили ежедневно в резных местах в Нью-Йорке. По мнению Оража, три четверти привлеченных им к работе людей Гурджиев оттолкнул от себя непомерным требованием денег. С ликвидацией оражеских групп фактически закончилась всякая организованная гурджиевская работа в Америке.

Сам Ораж вернулся в Англию, и с 1931 года больше с Гурджиевым не встречался. Гурджиев неоднократно писал ему из шато Приорэ, приглашая в гости. Ораж отвечал ему: «Было время, когда по вашему зову я пересек бы океан. Сейчас я не пересеку даже канал». Точка в их отношениях была поставлена. После разрыва с учителем Ораж прожил три года: он скончался в середине 1934 года от простуды и последовавшей затем острой боли под сердцем. За неделю до смерти он признавался приятелю: «Ты знаешь, я каждый день благодарю Бога за то, что я встретил Гурджиева».

Одновременно Гурджиев инициировал еще один разрыв отношений, на этот раз с де Гартманами. В 1929 году супруги де Гартманы были с Гурджиевым в Америке, и там он завел с ними разговор о том, что им нужно становиться на ноги и жить независимо от шато Приорэ. По возвращении во Францию Гурджиев по известному сценарию начал оказывать на них давление, требовать от мадам де Гартман выполнения невыполнимых условий, намекать на грозящие им несчастья. Наконец, когда разрыв произошел, он начал писать им письма и предлагал вернуться. Так же, как и в случаях с Успенским и Оражем, де Гартманы остались верны идеям Гурджиева, однако от продолжения общения с ним решительно отказались.

Разрыв с Оражем был делом рук Гурджиева, но он оказался для Гурджиева роковым. «Стрижка американских овец», которой раньше занимался Ораж, стала теперь занятием самого Гурджиева. С этой целью он совершал ежегодные визиты в Америку между 1929 и 1935 годами, с каждым визитом все больше теряя почву под ногами. Чисто меркантильный интерес Гурджиева к американским группам был очевиден. По мере того, как «стрижка овец» давала все меньшие результаты, Гурджиев был вынужден в поисках доходов вновь обратиться к старому ремеслу целителя, пользуя клиентов, страдающих от алкоголизма и других банальных болезней. Он жил в заштатных отелях и производил впечатление человека, разрушающего все, что он построил, разгоняющего людей, готовых ему служить. Все меньше людей интересовались им и его идеями. Время больших сборов прошло, и в 1934 году он торговался с Джоном Тумером, который привез ему в Нью-Йорк 200 долларов, требуя еще 300 и обещая Тумеру приехать в Америку через несколько месяцев и начать там серьезную работу. Гурджиев уехал из Америки весной, а через год Джон Тумер женился, переехал с женой в Пенсильванию и через некоторое время прекратил все контакты с Гурджиевым и его учениками.

[Иван Статистик]

В Нью-Йорке Гурджиев собрал оражескую группу и провел с ней серию бесед, опубликованных в его последней книге «Жизнь реальна, только когда "Я есть"». В первой беседе Гурджиев воскресил историю своих усилий по созданию Института гармонического развития человека и заговорил о всеобщей послевоенной «разбалансированности умов», пользуясь которой некоторые из его незрелых и ограниченных учеников взяли на себя смелость «пропагандировать» его идеи. Во второй беседе он представил Оража как незрелого ученика, который, воспользовавшись случившейся с ним автомобильной аварией и последовавшей за ней долгой болезнью, взял на себя роль учителя, не имея для этого ни его, гурджиевских, полномочий, ни соответствующей квалификации, и стал вести классы по ритмическим движениям и проводить беседы на темы, которые он изучал в Институте. Однако Ораж, «как хороший "жонглер", манипулировал только первоначальной информацией.., проливающей свет на мои (Гурджиева — А.Р.) идеи.., а именно обобщенной информацией, знание которой совершенно незаменимо в начале для каждого, кто стремится узнать истину, но которая, если она становится центром тяжести мышления людей, несомненно приведет... как раз к тому результату, который, к моему великому сожалению, я наблюдаю почти в каждом из вас (т.е. в членах оражеской группы — Л.Р.)»1.

1 Гурджиев Г. И. Жизнь реальна, когда "Я есть". М., 2000, с. 124.

Гурджиев далее сообщил собравшимся о принятом им решении распустить оражеские группы и создать новые «клубы», или филиалы Института, участники которых будут делиться на три уровня — экзотерический, мезотерический и эзотерический. Каждому было предложено подписать декларацию о разрыве всяких отношений с Оражем и членами его групп. Американские последователи Оража разделились на три группы, первая из которых подписала декларацию, вторая отказалась подписать ее, став на сторону Оража и выступив тем самым против Гурджиева, а третья стала ждать возвращения Оража в Америку, чтобы согласовать с ним свои действия. Спешно приехавшему в Америку Оражу также было предложено подписать эту декларацию, что он, не раздумывая, и сделал, фактически отрекаясь от самого себя, после чего был зачислен в новый «клуб» на мезотерическом уровне. Все, кто сразу не подписал декларацию, были «оштрафованы» Гурджиевым на разные суммы, зависящие от степени «вины» «не-подписантов». Половину общей штрафной суммы Гурджиев взял себе, а вторую половину положил в основание фонда помощи неимущим последователям.

[Иван Статистик]

В одной из лучших книг, написанных о Гурджиеве, «Детство с Гурджиевым», ее автор Фриц Питере, живший в эти годы в шато в качестве «кофейного мальчика» (в его обязанности входило готовить и приносить Гурджиеву кофе в любое время суток), вспоминая эти «шалости» хозяина, пишет, что, по его мнению, часто он играл с людьми, чтобы отвлечься от забот и тяжелых мыслей. Другие видели в нем Люцифера и циника, эпикурейца и пьяницу, убийцу — известно два случая, когда ученики Гурджиева кончили жизнь самоубийством, — и сладострастника, его обвиняли в сребролюбии и в тысяче других грехов, и, казалось, он делал все, что мог, для того чтобы укрепить это мнение. Но его знали также как деликатного, остроумного, щедрого и веселого человека, который наполнил смыслом жизнь многих сотен людей, с ним соприкоснувшихся. Его «шоки» были часто жестокими, но его принципом было «пробуждение» — даже ценой жизни, и этот прицип давал ему в его собственных глазах оправдание. Джон Беннетт вспоминал, что однажды он присутствовал при сцене, когда Гурджиев обзывал почтенную даму мерзкими словами и вдруг, обернувшись к нему сказал ему по-турецки: «Вы, конечно, осуждаете меня за мое поведение?» — и добавил, что он точно знает, что он делает и чего добивается. В другой раз, по воспоминанию «кофейного мальчика» Фрица Питерса, посреди сцены жуткого гнева и «разноса» какого-то человека он на секунду обернулся к нему и весело блестнул глазами, как бы говоря: мы с тобой знаем, что все это игра и что гнев недостоин человека.

[Иван Статистик]

Каждый из сидящих за столом знал, к какой группе идиотов он принадлежит. Насчитывался двадцать один разряд идиотов, за которых поднимались тосты. Пили за «всех идиотов», «обыкновенных идиотов», «кандидатов в идиоты», «супер-идиотов», «архи-идиотов», «безнадежных идиотов», «жалких идиотов» и «сострадательных идиотов». Так, д-р Серневал был известен как «архи-идиот» в то время как Ораж считался лишь «супер-идиотом». Были еще «круглые», «квадратные», «зигзагообразные» и «скорченные» идиоты. Себя Гурджиев величал «уникальным идиотом» и относил к двадцать первому разряду идиотов, а выше него был только сам Господь Бог, которого Гурджиев называл «Его Бесконечностью».

[Иван Статистик]

До 1929 года в шато обычно находилось около тридцати постоянных обитателей: де Гартманы, де Зальцманы, несколько американцев и англичан, а также сестра и брат Гурджиева и их дети. Работы велись нерегулярно, упражения в Учебном здании проходили также с перерывами. Зато субботние банные ритуалы и застолья стали важной частью жизни имения. После бани читалась глава из рукописи Гурджиева, иногда Томас де Гартман играл на органе. В полночь начинался пир с экзотическими блюдами и травами и с большим количеством напитков. Тосты следовали один за другим в строгом порядке, пока Гурджиев пил арманьяк и ел баранью голову, время от времени посылая новичку в виде угощения бараний глаз и наблюдая за тем, что тот будет с ним делать. Джон Тумер вспоминал, что Гурджиев, сидя за столом, излучал шарм и благородство, он ел и пил с доброжелательством к окружающим, если и они вели себя достойно. Ритуал застолья и порядок тостов был нерушим — однажды он швырнул стакан в женщину, которая выпила вино, не дождавшись тоста.

Тогда же была разработана и введена в практику классификация «идиотов», и тосты за идиотов различных разрядов преобладали в этом застолье. Слово «идиот», обяснил Гурджиев, по-гречески означает «частное лицо». Гурджиев часто обращался к собеседникам как к «идиотам», и если они обижались, успокаивал их: «Зачем сердишься? Ты идиот, я идиот, Бог тоже идиот».

[Иван Статистик]

В течение 1925 и 1926 годов скончались и были похоронены мать, а потом жена Гурджиева мадам Островская, в облике которой многие находили воплощение благородства и достоинства. После кончины жены Гурджиев заперся у себя в комнате на двое суток и вышел оттуда лишь затем, чтобы встретить епископа, приехавшего провести службу по покойной. Он ошеломил и епископа, и своих оставшихся в шато учеников, когда во время ужина после панихиды в течение нескольких часов посылал потоки проклятий в адрес Бога. Впрочем, вскоре он начал жить с другой женщиной, которая быстро от него забеременела.

В 1927 и 1928 годы возобновился поток учеников из Америки, приезд которых Гурджиеву пришлось разрешить из экономических соображений. Впрочем, поглощенный писательством, Гурджиев уделял своим новым ученикам очень мало внимания. Они чувствовали зыбкость своего положения и ждали от Гурджиева неожиданностей, окриков или поощрения. Гурджиев поручил своим старым ученикам присматриваться к каждому их шагу и сообщать ему обо всем, что они видели.

[Иван Статистик]

Главным же в 1924 году было впечатление, которое визит Гурджиева и поднятая этим визитом волна сплетен и пересудов произвели на влиятельную поросль новых «интеллектуалов» и «богемы». Достаточно сказать, что на демонстрациях танцев и движений побывали Теодор Драйзер, Джон О'Хара, Ребекка Вест, Томас Ламонт, Харт Крейн, Валдо Франк и многие другие американские знаменитости. «Нью-Йорк зашатался от воздействия Гурджиева», — писала об этих событиях известная журналистка Маргарет Андерсен, впоследствии ставшая верным транслятором его идей и влияния в Америке. Шум сенсации вскоре улегся, однако идеи Гурджиева пустили в Америке корни и в последующие десятилетия дали ростки, может быть интеллектуально и не значительные, но зато убедительные в плане финансовом. Иуда-Ораж (Иудами — вовсе не в отрицательном смысле — Гурджиев называл своих учеников, которые сами становились учителями) остался в Америке и продолжал «пасти стадо», «стричь овец» и посылать чеки Гурджиеву в шато Приорэ. Кроме него в Америке появилось несколько других активных гурджиевцев, ведущих самостоятельную работу.

Среди них выделился Джон Тумер, автор романа «Трость» и ряда других произведений, известный как негритянский но-велист, хотя среди его предков были также уэлсцы, голландцы, французы, немцы, евреи и американские индейцы. Позже к энтузиастам «четвертого пути» присоединились две яркие женщины-лесбиянки Маргарет Андерсен и Джейн Хип, обе — редакторы скандального чикагского литературного журнала «The Little Review», первые опубликовавшие «Улисса» Джеймса Джойса и за это принявшие на себя волну судебных преследований. Круги влияния шли по поверхности американских вод, и хотя эти круги не были широкими, они мощно захватывали людей и несли их самих либо их деньги во Францию к Гурджиеву.

[Иван Статистик]

Особенно сильным было впечатление от сценки, которой заканчивалось каждое представление. Артисты замирали в глубине сцены в ожидании команды Гурджиева, который, сидя сбоку на сцене, неторопливо раскуривал сигару. Томительно проходили минуты, и вдруг по его незаметному знаку более полсотни танцоров начинали бежать к рампе, все увеличивая скорость. Минута — и они отрывались от сцены, и в это же мгновение раздавалось знаменитое гурджиевское «Стоп!» Танцоры, замерев в неподвижном полете, взлетали, парили и падали в оркестровую яму, в зрительный зал, а замерший от ужаса зал, едва придя в себя от шока, вдруг пробуждался шквалом аплодисментов. По свидельству присутствовавших на спектаклях, этот полет ни разу не привел ни к каким телесным повреждениям ни у актеров, ни у зрителей.

Сам Гурджиев вызывал у публики противоречивые чувства: он пугал и завораживал своим скандальным поведением и обликом, не вписываясь ни в какие представления и ожидаемые клише, устраивая экстравагантные публичные сцены. Оражу, бывшему при нем импресарио, приходилось обяснять и сглаживать острые углы. Гурджиев и Ораж разделили роли: один смущал, пугал и поражал, другой обяснял и успокаивал. Уже в этот приезд Гурджиева в Америку там наметились две линии «четвертого пути» — гурджиевская и оражеская. До поры до времени эти тенденции шли параллельно, дополняя друг друга, однако в них таилась опасность разрыва, который и произошел пять лет спустя.