УСПЕНСКИЙ БЕЗ ГУРДЖИЕВА.

[Иван Статистик]

УСПЕНСКИЙ БЕЗ ГУРДЖИЕВА
http://fourthway.narod.ru/lib/rovner/gau5.htm

УСПЕНСКИЙ И ЕГО АНГЛИЙСКИЕ ПОСЛЕДОВАТЕЛИ

Борис Муравьев вспоминает. Этот случай имел место в парижском доме баронессы Ольги Рауш де Траубенберг, которая помогала Успенскому с переводами его книг. Сын баронессы мальчик лет 12-ти подошел к ним с альбомом и попросил каждого что-то написать в нем. Он дал его сначала мне, и я написал: «Что бы с тобой в жизни ни случилось, никогда не забывай, что дважды два — четыре». Я передал альбом Успенскому, и он написал: «Что бы с тобой в жизни ни случилось, никогда не забывай, что дважды два никогда не дает четыре».

Джеймс Вебб, 1980

Проводив Гурджиева в Америку в декабре 1923 года, Успенский вернулся в Лондон, собрал своих учеников и сообщил им о своем решении порвать всякие связи с «загрязненным источником». Учение, принесенное Гурджиевым, истинно, заявил им Успенский, но тот, через которого оно пришло, изменил самому себе, и общение с ним может нанести большой вред. Успенский поставил своих последователей перед выбором: остаться с ним или перейти к Гурджиеву. Как бы ни старался Джеймс Вебб сделать убедительной свою гипотезу о тайном сговоре между Гурджиевым и Успенским и о тайных связях между ними, продливших их отношения вплоть до 1931 года, разрыв 1923 года был окончательным, решительным и публичным. Разрыв этот не просто завершил восьмилетний период сотрудничества двух ярких пассионариев, но и создал прецедент принципиального противостояния личности и методам Гурджива. Он также обозначил начало эпилога нашей истории и истории их жизней — эпилога, длившегося четверть века — Успенский умер в 1947-м, а Гурджиев — в 1949 году, — время, в течение которого Успенский застыл в горькой роли печального Пьеро — транслятора необычных идей, воспринятых им от Гурджиева, Гурджиев же продолжал лихорадочно менять свои сценарии, роли и актеров, однако в его арлекинаде чувствовалась растущая усталость и механистичность. Поездка Гурджиева в Америку в конце 1923 года стала пиком его карьеры, после которого начался медленный и долгий период заката.

[Иван Статистик]

Последние месяцы жизни Успенского стали уроком и загадкой для окружавших его учеников. Он просил возить его по тем местам, с которыми были связаны годы его жизни и работы в Англии. Ученики по-разному оценивали происходившее. Для одних Успенский в эти месяцы достиг объективного сознания и жил рядом с ними на недосягаемой для них глубине. Другие связывали его поведение с желанием освободиться от привязанности к прошлому и избежать «вечного возвращения». Третьи видели в нем просто угнетенного болезнью человека, делающего усилие преодолеть свою болезнь. Для Родни Коллина умирающий Успенский представлял собой воплощение нового знания и, по мнению Коллина, возможно, через него шло новое откровение. В эти месяцы Лин плейс стал местом огромного энегретического сгущения. Успенский почти не разговаривал с окружавшими его людьми, но в каждом его поступке окружающие видели подтверждение этого нового откровения. По словам Родни Коллина, «без слов он демонстрировал тем немногим, кто был рядом с ним, что значит для человека сознательный переход в область духа»1. О том же говорили и другие его ученики. Казалось, что он говорил с ними без слов и по ту сторону трехмерности, возможно, телепатически. Многие свидетельствуют о чудесах. Некоторые были уверены, что рядом с ними был Бог или ангел. Некоторые говорили о достигнутом им «космическом сознании». Родни Коллин, написавший воспоминания о последних днях Успенского, сравнивал его смерть со смертью Христа, а себя — с человеком, который помогает своими силами, укрепляет Успенского в его борьбе за полную сознательность. Это была борьба за «сознательную смерть» и за «сознание». За две недели до смерти Успенский собрал вокруг себя «внутренний круг» своих учеников и сказал им, что они «не должны бояться сделать второй шаг» и должны «начать с самого начала».

[Иван Статистик]

ВОЗВРАЩЕНИЕ В АНГЛИЮ

В Англию Успенский приехал в январе 1947 года больным и постаревшим. С первого взгляда было видно, что он уже не в состоянии вести какую-либо работу. В последующие месяцы Успенский провел шесть встреч в Колет хаузе. На первую встречу пришли его бывшие ученики — 300 человек, приглашенные д-ром Роллсом. Болезненный вид Успенского, угнетенное состояние ума и его невнятная речь произвели на собравшихся удручающее впечатление. По словам свидетелей, Успенский вообще не отвечал на многие вопросы или отвечал непонятно и сбивчиво. На большинство вопросов, адресованных ему в терминологии учения, он отвечал: «Говорите проще». Так он реагировал на вопросы, касающиеся «механистичности» человека и «памяти себя». На вопрос о достижении гармонии Успенский ответил, что «гармония» это музыкальный термин. Казалось, он не понимал или не хотел понимать того смысла слов, который связывался с ними в «системе». Наконец, Кеннет Уолкер задал ему вопрос: «Можно ли это понять, г-н Успенский, как отказ от системы?» Ответ прозвучал как удар молнии: «Нет никакой системы».

Успенский отказывался отвечать на вопросы, связанные с его планами на будущее, в свою очередь, он настойчиво спрашивал каждого, чего хотят он или она, — но сам, по его словам, он не имел ничего ценного, что он мог бы им дать. Каждый человек должен иметь цель, стремление и должен следовать этому стремлению. Каждый должен взять на себя ответственность за свою судьбу, свой путь. Успенский отметал все вопросы, касающиеся «школы» и «правил». Когда-то у них была «система», которую они обсуждали, но с началом войны стало очевидно, что система не способна никому помочь. Теперь он не верит в возможность изменений.

[Иван Статистик]

У «Иуды«-Успенского («Иудами» Гурджиев называл незрелых учеников, торопившихся начать самостоятельную работу) появились свои собственные «Иуды», копирующие его методы и транслирующие его идеи другим. Летом 1946 года на последней лекции в Нью-Йорке Успенский сообщил своим американским ученикам о решении вернуться в Англию. Он предложил им либо продолжать работу с мадам Успенской, либо искать себе «свою собственную точку опоры».

[Иван Статистик]

Тот же ученик вспоминает содержание первых лекций Успенского. Есть два вида психологических учений, — говорил Успенский своим новым ученикам, — одни из них рассматривают человека такого, какой он есть. Другие исследуют возможности его дальнейшей эволюции. Те, кто обращается к психологическим идеям второго рода, вскоре обнаруживают, что человек — это машина и что в нем все происходит механически без участия сознания, совести и воли, И первая задача, которую решает такой человек, это задача освобождения от своей механистичности и обретение сознания и памяти себя. Как и в Англии, в Америке наметилось определенное различие между учениками мадам Успенской и учениками Успенского. Мадам несла с собой зловещие и демонические энергии, Успенский был олицетворением такта и шарма. Все чаще Успенский уходил в себя и избегал общения с людьми. Ученики, разделявшие с Успенским его прогулки, обеды и особенно долгие ночные посиделки с непременными крепкими напитками, вспоминали о нем как о человеке, который все еще «не нашел» и «находится в поиске». Часто ночные сидения за стаканом крепкого напитка проходили в полном молчании. Многие отмечали в Успенском черты усталости, раздражения и безнадежности. Ч.С.Нотт, навестивший его в Франклин фармс, заметил, что крепкие напитки стали для Успенского настоящим пристрастием.

[Иван Статистик]

Ученик и друг Успенского А. Н. Рабинек, живший в Нью-Йорке в начале 1980-х годов, рассказывал автору о большом сборе, устроенном Успенским в 1938 году в Колет хаузе, на который собралось, выстроившись во дворе, около тысячи учеников. Успенский, стоявший на крыльце с группой близких учеников, поймал взгляд стоявшего рядом Рабинека и шепнул как будто бы про себя по-русски: «Это все я». Это был пик его силы и славы.

На самом деле положение Успенского было вовсе не простым. Авторитет его был достаточно двусмысленным. Его запрет на общение с обитавшим в Париже «загрязненным источником» многими не принимался всерьез. Половина собравшихся были учениками мадам Успенской, никогда не прерывавшей контактов с Гурджиевым. Некоторые из его учеников также ездили за консультациями в Париж. «Внутренний круг человечества» не спешил с установлением контактов с лондонским Историко-психологическим обществом. Будущее не сулило ничего хорошего. В воздухе уже слышались звуки надвигающейся новой мировой войны. Близкие ученики Успенского отмечали, что последние месяцы в Лин плейс Успенский был мрачен и неразговорчив.

[Иван Статистик]

Морис Николл, практикующий врач-психиатр, человеком с широкими связями в литературных и артистических кругах, был старейшим учеником и другом Успенского. В 1931 году Успенский сам предложил ему стать учителем «системы», и вскоре в докторской приемной Николла наряду с больными сидели небольшие группки его учеников, с которыми он основательно прорабатывал все тонкости учения Гурджиева—Успенского. Вскоре число его учеников многократно возросло, а записи его бесед с ними впоследствии превратились в пятитомный «Комментарий к учению Гурджиева и Успенского», источник, стоящий по основательности рядом с книгами Успенского «В поисках чудесного» и «Четвертый путь».

Влияние Успенского в довоенной Англии трудно переоценить. Его горячим поклонником был Бернард Шоу. Среди других именитых посетителей его лекций следует назвать Олдоса Хаксли, Геральда Нерда и Кристофера Ишервуда. Хаксли и Ишервуд, хотя и не принимали участия в «работе», несколько раз ездили к мадам Успенской за консультациями по интересующим их вопросам. Вообще идеи и терминология «системы» стали проникать в литературные салоны и вплетаться в ткань романов и пьес, написанных в Англии в эти годы. Так, герой пьесы Шоу «После многих лет» д-р Проптер, обладающий способностью «выходить из личности», воплотил в себе многие черты Успенского. «Личность — это тюрьма, — говорит этот герой. — Потенциальным добром является все, что помогает выйти из тюрьмы».

[Иван Статистик]

Беннетт припоминает свой откровенный разговор с Успенским, во время которого тот сказал ему: «Я ждал все эти годы, так как хотел узнать, что будет делать мистер Гурджиев. Его работа не принесла тех результатов, на которые он надеялся. Я все еще уверен, что существует Великий Источник, из которого пришла его Система. У мистера Гурджиева должна быть связь с этим Источником, но не думаю, чтобы она была полной. Что-то упущено, и он не может это найти. Если мы не можем установить связь через него, остается надежда прямого контакта с Источником. Но, ища, мы ничего не добьемся: он спрятан гораздо надежнее, чем принято думать. Следовательно, остается одна надежда: Источник сам будет искать нас. Поэтому я здесь, в Аондоне, читаю эти лекции. Если те, кто имеет истинные знания, увидят, что мы можем быть им полезны, они пришлют кого-нибудь. Но надо понимать, что сами для себя мы ничего не можем сделать. Самый важный секрет еще не раскрыт. Мы можем подготовиться и подготовить других, но не можем сделать ничего позитивного»1.

[Иван Статистик]

1. В течение 1930-х годов, ее роль в работе Успенского становилась все более значительной. Фактически, она организовывала работу в имениях, которые арендовывались на летние месяцы и куда сьезжались сотни учеников, многие из которых приезжали непосредственно к «мадам» и считали себя ее учениками. Круг влияния Успенского в Англии расширялся с каждым годом. Публикация «Новой модели вселенной» в 1931 году и второе издание этой книги в 1934 году привлекли к нему множество новых учеников. Постепенно он выделил двух своих «старых» последователей, предоставив им право вести собственные группы. Это были Джонн Беннетт и Морис Николл.

1 Беннетт Д. Г. Свидетель, или история поиска, М., 1999, с. 148.

В начале 1930 года Беннетт поставил Успенского перед фактом начала им своего учительства, и Успенскому не оставалось ничего иного, как признать этот факт. Беннетт посылал Успенскому отчеты о проводимых им занятиях со спонтанно собравшейся вокруг него группой, выказывая готовность немедленно прекратить их, если Успенский их не одобрит, однако долго не получал от Успенского ответа. Осенью этого же года он и его жена через секретаря Успенского были приглашены на цикл лекций Успенского под названием «В поисках объективного сознания». Беннет воспринял это приглашение как молчаливое одобрение его деятельности, и действительно, Успенский, по словам Беннетта, «ни словом не вспомнив прошлое.., позволил мне не только посещать его собрания, но вскоре поручил мне читать лекции вслух в его присутствии»1. Существовал и держался долгие годы строгий запрет разглашать содержание учения. Лекции по «четвертому пути» читались только ученикам и только лишь при условии, если они брали на себя обязательство не разглашать их содержание. Факт выступления Успенского с публичными лекциями, частично раскрывающими аспекты учения, был экстраординарным, и Успенский нуждался в объяснении этого поступка.

1 Беннетт Д. Г. Свидетель, или история поиска, с. 144.

[Иван Статистик]

Успенскому не оставалось ничего иного, как продолжать «работу» так, как он ее понимал. Временами он делал попытки выстроить внутреннюю ситуацию на своих идеях догурджиевского периода. Начиная с 1927 года он работал над толстым томом своих произведений, который представлял из себя перевод и новую редакцию его работ, опубликованных в России до 1917 года. Книга эта вышла в 1931 году под названием «Новая модель вселенной» с подзаголовком «Принципы психологического метода в его приложении к науке, религии и искусству». Этот труд был логическим продолжением, развитием и разработкой основных аспектов его старой книги «Tertium Organum», опубликованной в России в 1912 году, а в Америке — в 1921 году.

Очевидно, работа над этой книгой могла только частично заполнить вакуум, образованный разрывом Успенского с Гурджиевым. Идеи, занимавшие Успенского до знакомства с учением «четвертого пути» (Успенский и его ученики называли это учение «системой») были уже давно им изжиты, и попытка их воскрешения не могла удовлетворить ни Успенского, ни его лондонский круг. Оставалось либо искать истоки «системы» — тот «внутренний круг человечества», который снабдил Гурджиева его учением и дал ему его миссию, либо надеяться, что усилия Успенского и его последователей будут замечены этим «внутренним кругом» и его представители сами вступят в контакт с ним. Была еще одна возможность, которая обсуждалась Успенским и его английскими учениками, а именно, что сами они и являются внутренним кругом человечества. Впрочем, по поводу всех этих предположений ни у Успенского, ни у его лондонского круга не было полной уверенности. Успенский склонялся ко второй гипотезе — что нужно развивать работу и ждать сигналов от «внутреннего круга».

Софья Григорьевна Успенская оставалась с Гурджиевым в шато Приорэ после разрыва с ним Успенского и переехала в Англию только в 1929 году по просьбе Гурджиева, пославшего ее помогать мужу в работе. Уместен вопрос, что стояло за просьбой Гурджиева — забота об Успенском или желание удалить от себя чересчур беспокойную последовательницу? А может быть в ее лице он засылал Успенскому троянского коня? В Англии она начала работать с несколькими учениками Успенского, но постепенно круг ее обязанностей расширился, и она стала важнейшей составляющей системы, построенной Успенским. Софья Григорьевна была, несомненно, талантливым организатором и человеком, сочетавшим в себе резкий решительный характер с едкостью и наблюдательностью, позволявшими ей подмечать и высмеивать механичность, эгоистичность и лень в поведении людей. Она отказывалась именоваться «учителем» и называла себя «нянькой», олицетворяя жесткую сторону «работы» и оставляя Успенскому область теории и авторитет учителя. Своим учителем она признавала только Гурджиева. «Я не претендую на понимание Г. И. Гурджиева, — говорила она. — Для меня он X. Но я знаю, что он мой учитель, и у меня нет права его судить, и нет необходимости его понимать»

[Иван Статистик]

Разрыв с Гурджиевым стал для Успенского болезненным нарывом, на долгие годы омрачившим его жизнь. Отныне вся его жизнь была пропитана горечью и безысходностью. Отвергнув Гурджиева-человека, Успенский так и не смог освободиться от его влияния, продолжая до конца жизни «работать» с гурджиевскими идеями и жить в пространстве гурджиевской «работы». Рядом с ним жила его фиктивная жена Софья Григорьевна Успенская — «Гурджиев в миниатюре», или «Гурджиев в юбке», — которая дополняла Успенского, выполняя за него те функции в «работе», которые он явно не хотел выполнять сам, а именно, черную работу разоблачителя «ленивого», «тщеславного» и «самолюбивого» человека в каждом из его учеников, подстегивателя их усилий в плане «памяти себя» и «пробуждения». До поры до времени этот раскол в нем самом тщательно заслонялся его уверенной манерой держаться, которая вытекала из его уверенности в правильности выбранного им пути. Последняя опиралась на учение, которое долгое время поддерживало его самого и его лондонских и нью-йоркских последователей. Рухни вера в истинность учения, рухнуло бы все остальное, но до самых последних месяцев жизни Успенского, учение «держало» его, и он «держал» учеников.

С самого разрыва с Гурджиевым Успенский напряженно следил за его деятельностью; он единственный в самом начале 1924 года заявил об опасном направлении, выбранном Гурджиевым, и предсказал катастрофу. Автомобильная авария (или ее инсценировка) лета 1924 года подтвердила предсказания Успенского, резко оборвав двухлетний период лихорадочной деятельности Гурджиева в шато Приорэ по созданию Института. После «выздоровления» начался «писательский» период Гурджиева, длившийся с перерывами почти двадцать лет. К концу 1920-х годов Успенский объявил своим последователям, что он больше не ждет ничего хорошего от Гурджиева и отныне надеется только на себя. К этому времени он также вернулся к писательству, взвалив бо2льшую часть забот по организации «работы» на Софью Григорьевну. Когда в 1934 году в Лондон была привезена брошюра Гурджиева «Вестник грядущего добра», Успенский определил отношение своих лондоских последователей к ее содержанию в таких неоправданно несправедливых словах, как «паранойя» и «сифилис». Успенский как будто не хотел видеть мучительной драмы создателя системы, оказавшегося один на один с обреченной на гибель Европой, в период ее стремительно развивающегося заката и словно бы не замечал титанической работы определению новых ориентиров и мотивировок, то есть на самом деле по созданию новой духовной парадигмы для той же Европы, которой был занят Гурджиев. Свое новое отношение к Гурджиеву Успенский выразил утрированно просто: в Гурджиеве, как в каждом человеке есть хорошая и плохая стороны, и вот победила плохая: Гурджиев сошел с ума. Только безумный, утверждал Успенский, может делать то, что делал Гурджиев. Или иначе: деятельность Гурджиева не соответствовала принципам его учения, она была безответственной, авантюрной и неистинной. Принцип спектакля, «шоу», стремление к успеху (как раз в это время Гурджиев проводил демонстрации «движений» и танцев в Париже и Нью-Йорке) заслонили и заменили собой идею «работы». «Если Гурджиев приедет в Лондон, — говорил Успенский своим ученикам, — я уеду в Париж. Если он уедет в Париж, я поеду в Лондон». Гурджиев стал, по словам Успенского, «загрязненным источником», однако он был его единственным источником — другого источника у Успенского не было. Размышляя над этими вопросами, Успенский проводил долгие вечера за бутылкой водки или виски с одним или двумя учениками. Иногда при этом он рассказывал истории или рисовал живые сценки из своей московской жизни, и только самые стойкие, досидевшие с ним до рассвета, могли расчитывать получить от него ценнные указания, связанные с работой.