http://www.promegalit.ru/autor.php?id=2798
http://magazines.russ.ru/din/2012/4/g31.html
Ольга Гуцол
Морковный торт
(рассказ)
Тот вечер закончился так странно, что я до сих пор многое не могу себе объяснить.
Помню, что было воскресенье. Помню, что пришлось закрыть окна, потому что ветер захлестывал дождь внутрь офиса.
Времени, наверное, было уже много, потому что я свет зажгла. Не весь, а только в дальнем конце мастерской, над компьютером, у которого сидела. А у входной двери я свет зажигать не стала. Там одной лампы не хватало, а вторая вечно гудит.
Да и не люблю я эти лампы дневного света. От них лица у людей становятся какими-то сине-лиловыми. И вокруг все кажется холодным и неуютным. Когда-то в детстве мне часто снились страшные сны. Я их до сих пор помню. За мной кто-то гнался по коридорам, я пряталась за какую-то дверь, ее кто-то пытался открыть снаружи… И всё это - как будто в вязкой среде. Ни бежать быстро я не могла, ни кричать. И всё происходило как раз при таком освещении. Сейчас это мне кажется странным. Ведь в моем детстве ламп дневного света еще не было.
Потом, в молодости, когда я работала в крупной проектной организации, я этот свет переносила гораздо легче. Тогда в нем огорчало лишь то, что лицо моё при нем становилось не очень красивым.
Сейчас, когда с тех пор прошло лет тридцать и мою красоту уже ничем не испортишь, мне этот свет мешает лишь тем, что при нем творчески мыслить уже невозможно. Какую-то рутинную работу еще можно делать, а вот придумать что-то хорошее уже нельзя. По крайней мере, у меня - не получается. Хотя сейчас мне это и не очень-то нужно.
Сейчас у меня есть в подчинении молодые девчата, которые и фонтанируют идеями, а я их только критикую, исправляю ошибки и что-нибудь подсказываю с высоты своего опыта и знаний. Лица этих девчат и при этом холодном свете все равно остаются красивыми и умненькими, а я кажусь себе не такой усталой и измученной, чем при ярком солнечном свете. Так что все это вместе взятое как-то примирило меня с лампами дневного света. Впрочем, как и со многим другим в этой жизни.
Так что в тот вечер я сидела в офисе у дальнего компьютера и писала.
Есть у меня такое хобби. Я потихонечку графоманю. Относиться стараюсь к этому с юмором, но не могу отрицать, что это помогает мне иногда что-то как-то осмыслить. Может, и сейчас то, что я напишу, мне поможет.
Итак, я сидела в тишине и графоманила. А именно, записывала свои впечатления о вчерашнем дне, когда я случайно попала на встречу со знаменитым певцом.
Так получилось, что у моей знакомой журналистки оказался лишний билет на пресс-конференцию, а я ей была удобна тем, что у меня машина, на которой я ее и подвезла в наш Оперный.
Вот сижу и не могу вспомнить, как же зовут нашу знаменитость. Можно, конечно, дождаться утра и спросить у кого-нибудь. Можно залезть в интернет и набрать в поиске что-нибудь типа «оперный певец из Красноярска». Но неохота.
Первое «неохота» потому, что я и так уже притча во языцех из-за своей способности забывать имена. И лишний раз становиться героиней анекдотов не хочется. А второе - пишу я гораздо позже того вечера, дома, и записей тех у меня нет. Они так на работе и остались, забытые в том дальнем компьютере. Сейчас четыре утра, это именно то время, когда я могу писать нормально, то есть эээ… как бы это сказать, чтобы было не слишком высокопарно… но вроде бы - с вдохновением. Так что я слишком ценю это время, чтобы тратить его на интернет.
А потом мне этим заняться будет скорей всего некогда. Ни этим днем, ни следующим, ни когда-нибудь позже. Так какая разница, напишу я здесь его имя, иль нет? Для меня сейчас всё как-то сдвинулось и изменило приоритеты, так что я и не знаю, какой стану завтра, и каким станет вокруг меня мир.
Сейчас мне кажется показательным, что пока этот певец не стал знаменитым, а просто пел в нашем Оперном, я ни разу не сходила его послушать, и даже имени его не слыхала. Как, наверное, и многие остальные. Жили себе своими какими-то жизнями, свои какие-то драмы и радости переживали, и не нужен он нам был. Потому что не знали мы, что он станет всемирно известным. А потом, когда он им вдруг стал, то уехал не только из нашего города, но из нашей страны. И вот тут-то все и захотели его послушать.
И я бы тоже его послушала. Если бы кто-то мне сунул билет в белы рученьки. А самой ради этого делать какие-то телодвижения некогда и неохота.
А на пресс-конференцию я поехала. Первое, - из-за халявы, а второе, - хотелось узнать, как он теперь относится к своим землякам.
И вот я записывала свои впечатления о том, что, дескать, выглядит он прекрасно, что занимается спортом, не растолстел, как другие оперные артисты, что в каком-то жестоком клипе зачем-то снялся, чего, по-моему, делать не стоило, и так жестокостей в мире хватает, хотя что с певцов требовать, если все оперы - про плохое, просто кошмар какой-то и неужели нельзя без этого.
Удивлялась, что у него сил хватает на всё: и на несколько жён, и даже на такой дрянной клип, потому что у меня уже сил остается только на то, чтобы тащить свою лямку и кого-нибудь как-нибудь не подвести.
И еще я писала: удивительно, что свое пение в операх он назвал рутинной работой.
Вот так, оказывается. Делать для людей праздник - для кого-то рутина. Это мне особо запомнилось.
Записала, что мне показалось, - относится он теперь к своим землякам слегка свысока, слегка со скукой и слегка – с терпеливостью. А земляки журналисты, надо сказать, хороши. Вопросы задавали порой - преглупейшие.
Делала я из всего этого какой-то вывод. Сейчас не вспомню какой, но помню, осталась собою довольна и уже собиралась уйти, как тут в мастерскую вошла уборщица.
Уборщица у нас пожилая, худая женщина. От этого со спины она смотрится гораздо моложе. И поэтому когда она поворачивается к тебе своим длинным лицом с выпуклыми глазами, резко кажется, что женщина плохо выглядит. Я этот эффект давно и в других замечала. Нужен все-таки какой-то знак возраста, чтобы люди тебя адекватно воспринимали. Поэтому, хоть я и стараюсь не набирать вес, но и худеть до молодых своих габаритов, наверно, не стоит. Такая вот утешительная мысль приходила мне в голову каждый раз, когда я вивидела нашу уборщицу сначала со спины, а потом в лицо.
Но тогда она вошла, естественно, лицом ко мне. Так что подумать на предмет нашей женской красивости я не успела. К тому же, её морщины сразу же резко разгладились и она просияла:
- О! Здравствуйте! Что это вы в воскресенье тут?!
Я ей тоже, конечно же, улыбнулась:
- Сыновья празднуют 19-летие, пригласили домой одногруппников. Ну и мягко так мать вытурили, чтоб народ не смущала. А куда идти? Вот и пришла опять на работу.
На самом деле я пришла на работу не потому, что мне идти некуда, а потому, что все остальное - неинтересно. В театр ходить я давно перестала, потому что во время спектакля вычисляю дальнейший сюжет, оцениваю костюмы и декорации, представляю себе ход репетиций, отношения актеров вне сцены… Короче, всплывает во мне нереализовавшийся сочинитель, и я никак не могу окунуться в волшебство, которое трогало когда-то в юности. В кино – то же самое. Да и нет сейчас фильмов хороших. Что от телевизора меня тошнит, так о том и писать неохота.
Не хочется и в гости к кому-то идти. У всех перед понедельником бытовые дела. Готовятся люди к новой неделе. Да и разговоры разговаривать тоже уже почему-то не хочется. С возрастом все больше я обнаруживаю, что мне интересно общаться с самой собой. Видно, сказывается нехватка уединения.
Но ничего этого, разумеется, я не сказала нашей уборщице. Кстати, я не помню, как и ее зовут. Ну что ты будешь делать с этой памятью! Причем, она у меня ведь всегда такая была.
Поначалу я это как-то переживала. В записную книжечку имена записывала. И потом забывала, на какую букву надо искать. А однажды где-то прочла, что это - характерная черта у людей, обладающих художественными способностями. Не помнят они имена и числа. И успокоилась. Дескать, я как раз такой человек и есть.
На самом же деле я иногда имена запоминаю. Но только тех людей, от которых что-то в моей жизни зависит.
Например, я сразу же и навсегда запоминала имена первых учительниц своих детей, детского участкового врача, друзей и подружек своих школьников. А вот имена наших заказчиков уже не могу запомнить, хоть тресни. Но у нас есть офис-менеджер, в обязанности которой входит напоминать мне, как их зовут. Перед встречей я записываю имена-отчества в перекидном календаре и подглядываю при разговоре.
Так что то, что не помню я имя нашей уборщицы, ничего на самом деле не значит. Она мне все равно симпатична. Она всегда такая приветливая. Нет у нее комплекса маленького человека. Этим она мне нравится. Вот и тогда она радостно так ответила мне:
- Я тоже уходила из дома, когда дочка приглашала друзей. Чего мешаться, правда? Молодежь, она и есть молодежь.
Тут мне, уже сделавшей пару шагов к выходу, пришлось сделать стоп. Я подумала: «Неужели начнет дальше рассказывать? Этого мне сейчас так не надо…».
Но все же осталась стоять в проеме двери, как раз в том месте, где лампы не светят и свет от этого тусклый, как в кошмарном сне моего детства. А уборщица продолжила:
- Вот, приехала она сейчас у меня. Спрашиваю: «Какой торт хочешь?» Потому что у меня духовка в старой плите не работала. А теперь у меня плита новая, и духовка в ней - хорошая. Так что я спрашиваю: «Какой торт хочешь?» Она говорит: «Последний». «Последний», - это значит «морковный». Ну, знаете, наверное: стряпали такой…
И смотрит на меня выжидающе. По русской женской традиции я в этот момент должна была поднять брови и воскликнуть: «Морковный торт?! Да вы что! Нет! Я даже не слышала, что такие бывают!» И тогда бы она мне сказала: «Не знаете? Да вы что! Такая вкуснятина!! Я вас сейчас научу!» И начала бы давать мне рецепт.
Боже мой. Неужели это в женщинах нескончаемо?
Как много я в жизни скучала, выслушивая многочисленных женщин, которые хотели осчастливить меня кулинарным рецептом. Причем я никогда, ни единого разу, ни одну из них о том не просила.
При социализме, помню, это вообще какой-то пунктик у всех был. Грех чревоугодия, возведенный в геройскую доблесть. Все женщины кичились друг перед дружкой умением печь, или как говорят здесь, в Сибири, - стряпать торты.
Там, откуда я сюда приехала, слово стряпать означает делать наспех и неаккуратно. «Ну, состряпала», - говорил мне отец, когда я приносила ему свои акварельки, и терпеливо учил меня доводить работу до совершенства.
Но, конечно же, наша уборщица не знала моего отношения к этому слову.
Да и век сейчас другой, и я совершенно другая. Я уже могу позволить себе не говорить на неинтересующие меня темы. В этом преимущество и моего возраста, и моего статуса.
Так что я улыбнулась ей так с терпеливостью и сказала:
- Да всякое за жизнь было…
Что означало: я уже столько тортов настряпала, что и упомнить все невозможно.
И опять боком-боком, чтобы уйти. Но она не закончила:
- Ну вот. Постряпала я им торт. Морковный. Начинаю его украшать.
Это означало, что я должна с искрой в глазах спросить: «А чем вы украшаете свои торты?» И тогда бы она поделилась со мной совершенно необыкновенным рецептом украшательства торта.
Но я не спросила. Я руку держала на ручке двери. И улыбалась ей совсем уже вымученной улыбкой. А она смотрела на меня внимательно и продолжала:
- А она - хвать с торта. И в рот. Я говорю: «Куда?! Вон на тарелке же есть, оттуда бери!».
Итак, мне давался еще один шанс. Нужно было спросить, что именно лежало в тарелке. Чем такой торт украшается, в конце-то концов!
Я молчала. Переступала ногами, чтобы уйти. Рассказ у женщины совсем уж комкаться начал. Она уже чуяла, что всё идет неправильным руслом.
– Я ее ррраз… По рукам. «Бери из тарелки». А она: «Тут красивей».
Вот здесь-то уж точно надо было мне вставить фразу по стандарту ведения женской беседы. Я даже знала, что нужно вставить. Но не вставила.
- Тоже ведь дитё, правда?..- произнесла наша уборщица совсем уже неуверенно и наконец-то закончила свой рассказ.
И в этом месте мне нужно было спросить: «А сколько лет вашей дочери, есть ли внуки, где живет?» Но я опять не спросила. Ну, лень мне было!
А вместо этого я сказала:
- Ладно, до свидания. – И наконец-то сделала шаг за дверь.
И тут за спиной раздалось – «Бух!».
Как будто что-то упало. «Наверное, швабра», - подумала я. Очень мне не хотелось в тот миг оглядываться. И все-таки я обернулась к открытой двери.
В проеме на фоне темного квадрата окна я увидала, что наша уборщица стоит прямая, как струнка, и смотрит прямо перед собой удивленным взглядом. Мне виден был её профиль и выпуклый глаз с поднятой бровью. В той стороне, куда она смотрела, никак не должно было быть ничего интересного. Там на стене у окна висит большой календарь с видом на Енисей, а с другой стоит стеллаж с папками. Но уборщица явно смотрела между ними. Ну не на пустую же стену так смотрят?
Я с досадой сделала шаг назад и заглянула в дверь.
В полумраке, на фоне голубоватых обоев прямо в воздухе висел мираж.
Я никогда не видела миражей, но как это иначе назвать, я не знаю. В воздухе шел фильм? Ну, что ж, пусть будет так, если это будет яснее. Только тогда надо пояснить, что фильм этот был бледным, но зато объемным.
Показывали (если я опять употребляю не то слово, простите) – показывали какой-то потоп. Вроде как где-то трубу прорвало. Вода лилась в помещение откуда-то сверху и сбоку. И уже подбиралась к большому макету, стоявшему на полу. Знаете, бывают такие в краеведческих музеях. Они раскрашены в жуткий зеленый цвет, типа вот наш край, гляньте, какой красивый.
На этом тоже зеленой краской был покрашен рельеф, на нем были видны серенькие дороги, а белые пластиковые пластинки изображали селения. Вода подбиралась с пола к верхней кромке подрамника. На моих глазах она залила впадины между рельефом и стала покрывать первые пластинки поселков.
Смотреть на это было забавно.
Но тут я заметила, что уборщица что-то делает. Я перевела взгляд на нее. Она водила руками в воздухе. И лицо у нее при этом было умное и сосредоточенное.
И вообще, это была как будто и не наша уборщица. Знаете же, как актер преображается? Вот он в той сцене был одним человеком, а через секунду в другой сцене - уже другой. Хоть и с тем же самым лицом. То же самое произошло и с женщиной, на которую я в тот миг смотрела.
Она заметила мой взгляд и сказала:
- Что стоишь? Делай, что я. Убирай воду.
И интонация ее была совершенно не та, что прежде. Говорила как будто подруга моя стародавняя, которая знает меня, как облупленную. И я, - что удивительно,- приняла это как должное.
Я стала смотреть, что же именно она делает в воздухе своими руками. Выглядело так, как будто она отпихивала воду назад. Я посмотрела опять на мираж. И увидела, что вода и вправду повинуется ее движениям и движется назад, как если бы пленку в фильме стали крутить в обратную сторону. Изрезанные пластинки осушались, из впадин вода утекала за пределы макета.
Но начать руками возить в воздухе? Мне? Это было как-то уж очень нелепо. Я стояла, ни на что не решаясь. Возле меня валялась действительно упавшая швабра.
И вдруг кадр сменился. Макет был другой. Это был макет нашего города. И вода заливала его. Я мгновенно узнала в белых брусочках знакомые микрорайоны, кварталы, многоэтажки. Я узнала генплан. Да это и был огромный макет генплана. Он даже в «кадр» целиком не помещался. Поэтому его «показывали» по частям. И я видела, как вода заливает стеклянную реку посреди города. Вот она уже потекла в приток, в Качу, вот начала заливать макетики зданий.
- Помогай. Чего смотришь?
И тут я не выдержала. Я сбросила сумку на пол и стала тоже водить руками. «В конце концов - это игра, причем презабавная,- подумала я. – И никто нас сейчас не увидит. Смеяться над нами - некому. А потом я её расспрошу, что это было».
И я стала гнать воду с макета вспять.
И вошла в такой раж! Мне так понравилось, что мне мираж подчиняется!
Вода явно пошла назад именно под моими маханьями. Вот она ушла из устья Качи, осушился Дворец пионеров, обнажилась Стрелка. Я так осмелела, что рукой, как мышкой на мониторе, передвинула кадр, чтобы разглядеть правый берег. Многоэтажки были по пояс в воде. Я стала выгребать эту воду в реку и катить вон с макета. И так мы развлекались (или работали?) не знаю, сколько по времени. Но, наверное, достаточно долго. Потому что я - помню, - сказала:
- У меня руки устали.
Она ответила:
- А ты – мысленно.
Я опустила руки и стала убирать воду мысленно. Я прямо глазами толкала воду, просто – взглядом. И это стало у меня получаться быстрей, чем руками.
Но вдруг картина на мираже опять сменилась: два черных выхлопа бесшумно рванули вверх перед нами, и уборщица резко махнула рукой так, как будто накрыла их прозрачным плащом. И стала руками опускать его на эти черные выхлопы.
Наверное, это и вовсе уж странно звучит, но я видела и как возник плащ под ее рукой, и как он взвился. Мне казалось, что я даже свист полета его услыхала.
Это было очень забавно: будто мы сами себе кино делали. Я даже помогла ей превратить накинутый плащ в идеальную сверкающую сферу.
- Воду гони, - сказала она мне, видя, что я ей помогаю.
Я хотела сказать: «Так я ее больше не вижу», но не успела. Потому что после ее этих слов снова увидела кадр, в котором вода все еще заливала макет.
С того момента, я думаю, мы с ней видели разные миражи. Что делала она в своем, я не знаю, а я опять стала выталкивать воду с макета. Я ее всю убрала туда, не знаю куда, просто сделала так, что ее не стало, и так же глазами стала восстанавливать все упавшие кубики – дома.
Но тут мне подумалось: а зачем я их восстанавливаю? Они же такие уродины, эти многоэтажки. И я стала мысленно на их месте строить новые здания, в моем понимании красивые. Иногда я на месте бывшей застройки сажала сад или разбивала парк. И так увлеклась этим процессом, что даже вздрогнула, когда услышала:
- Эй, не слишком ли много изменений? Может, хватит?
Я глянула на уборщицу. Она сидела на стуле для посетителей, устало сложив на коленях руки. И улыбалась мне какой-то мудрой улыбкой. Такой, какая получается у меня на тех фото, где меня щелкают в фас мои внуки.
- А мне понравилось, – ответила я ей. И снова повернулась к нашему миражу. Но его больше не было. Перед нами была только стена, голубая от дальнего освещения.
Я попятилась, задев швабру, и присела на стол позади меня.
- Что это было?
- Надеюсь, что этого мы уже не узнаем, – сказала она. - Что-то где-то должно было произойти. Но может быть, нам это удалось остановить. Все зависит от того, много ли нас таких было. Идите домой, вам надо успеть добраться, а то с непривычки может наступить сильная слабость. Идите. Я потом все объясню.
Я заметила, что она опять перешла на «вы».
Мне хотелось еще что-то спросить, но тут я почувствовала, что засыпаю. Вот, кажется, тут бы упала на пол и заснула. Огромным усилием воли я подобрала с пола брошенную сумку (эх, и тяжелой она мне показалась) и пошла вниз. Я никогда не пользуюсь лифтами. Я этаким образом борюсь с гиподинамией. Вот и в тот раз я по привычке не вспомнила о лифте, и до самого низу дошла пешком. Шла еле-еле, боясь оступиться в своем полусне, или даже почти сне, но как только вышла наружу, сразу же стало легче.
Дождь, видимо, только что кончился. И того сильного ветра, что был прежде, тоже не было. Только легкое такое, ласковое дуновение в лицо получилось, как будто специально ради меня воздух старался. «Спасибо», сказала я и подумала, что если сейчас мне воздух ответит, то я совершенно не удивлюсь. Я вдохнула пару раз поглубже ночную свежесть, небыстро дошла до машины, забралась в нее и тут же заснула.
Проснулась не помню во сколько от звонка мобильного. Звонили близнецы, сообщили, что гости уже разошлись, и что они волнуются, где я.
Я сказала, что со мной все в порядке, что скоро приеду, и нагнулась посмотреть в ветровое стекло на верхний этаж нашего здания.
В трех окнах все еще горел неяркий свет. Правда, не в нашем офисе. «Наверное, она уже домыла у нас и перебралась к соседям. Как же ее все-таки зовут, надо будет спросить», - подумала я и вспомнила, что и она ни разу не назвала меня по имени. Наверное, тоже не знает.
Когда я вернулась домой, даже посуда была почти вся помыта, а сыновей не было. На мобильник пришло сообщение, что они ушли провожать девушку.
Ну и молодежь пошла, ну и нравы. Ни пьют, не курят, на вечеринках не пляшут. Сядут кружком и философствуют. Зададут вопрос, так ведь не только ответить не можешь, но даже и не поймешь, о чем спрашивают. То ли их учить, то ли у них учиться. Или такими и должны быть будущие современные художники? Одно в них просто и совершенно понятно: судя по немногим остаткам, аппетит у всех по-молодому отменный. Я помыла кастрюли и сковородки, усилием воли заставила себя проделать все привычные ванно-моечные процедуры и рухнула спать. Заснула я, наверное, раньше, чем донесла голову до подушки.
А утром меня разбудил звонок телефона. Оказывается, на работе волновались, что меня нет так долго, ведь назначена встреча с заказчиком. Я подскочила, было уже пол одиннадцатого. Проспать так долго мне, жаворонку от природы, – было делом совсем небывалым. Видимо, уборщица была права, пообещавши слабость.
Я собиралась, как угорелая, чтобы не опоздать на встречу. Но все равно слегка опоздала.
Когда я, запыхавшись, почти вбежала в офис, за моим столом сидела наша директор, а на том гостевом стуле, куда вчера так устало опустилась уборщица, едва помещался огромный мужчина, один из наших заказчиков. В ожидании меня они обсуждали новости.
Вот тут я и узнала, что только что, в восемь часов утра, на Саяно-Шушенской ГЭС случилась авария.
Наверное, по каким-нибудь законам литературного жанра именно здесь и нужно закончить рассказ. И не мучить читателя прочим. Ибо я сама не люблю, когда люди говорят много, не экономя время других.
Наверное, надо сделать именно так. Но, - первое, - я не знаю всех этих законов жанров, а второе - я не могу.
Поэтому потерпите, я все же маленько дорасскажу, что было дальше.
Нет, я не кинулась сразу разыскивать нашу уборщицу, чтобы расспросить ее, не имеет ли наше вчерашнее приключение отношения к нынешней катастрофе.
Не кинулась потому, что было, как всегда, некогда. Потому что как только ушел заказчик, обнаружилось, что надо лететь в Москву на конференцию, которой мы в фирме придавали большое значение, а у меня не готов доклад, так что я занялась этим плотно, и отложила выяснение странного происшествия на потом. Потом надо было успеть всё подгрести перед поездкой, чтоб у девчонок и смежников вопросов не оставалось, пока я буду в отлете…
Короче, лишь в самолете я записала в блокнот то воскресное происшествие, чтоб потом не забыть детали.
«Потом» наступило нескоро.
Когда уже грянули морозы, и строительный зуд у наших заказчиков поутих, сменившись на жажду полетов в жаркие страны, вот тогда только наступил какой-то просвет, и я села искать в интернете всё про то происшествие на ГЭС.
И конечно, нашла всего - кучу. В том числе и фразу о том, что 4-х тонный агрегат попирая законы физики, летал по залу, как вертолет. Нашла и про то, что до ГЭС на этом месте в Саянах было шаманское капище, которое строители благополучно разрушили и сбросили идола в воду, как раз под будущую плотину.
Тогда многое в том августовском приключении мне стало видеться как-то по-новому. Но что это было, - верные догадки, или просто привычное воображение, я сказать себе не могла. И рассказывать кому-то об этом, конечно же, я не стала.
А нашу уборщицу я с тех пор не видала. Сама она мне на глаза почему-то не попадалась, а искать её целенаправленно, как я уже говорила, мне было совсем некогда.
Так что опять же только в морозы я наконец-то спросила на вахте, когда ее можно застать на работе. И тут оказалось, что она уже у нас давно не работает, и вообще уехала в другой город к дочери. Я даже спросила, нельзя ли узнать адрес ее нового пребывания. Мне ответили, что, конечно же нет, потому что она его никому не оставила, и вообще она всегда была какая-то странная и мало с кем разговаривала.
«Вот те раз, - подумала я. - А у меня было впечатление совершенно обратное».
Именно тогда я попыталась найти свои самолетные записи и привести их в тот вид, который вы сейчас прочитали.
И тогда случился еще один странный случай.
Как раз в тот день, когда я закончила набирать на компьютере этот текст, на электронную почту нашей фирмы пришло письмо с пометкой в «теме», что оно для меня лично.
В этом письме была только одна фраза:
Боги – это те существа, что свободны в своих действиях и могут творить миры, ангелы – это существа, не имеющие воли и созданные богами, или другими ангелами для услужения. Люди – это те боги, кто забыл свою суть, заигравшись в жизнь.
Обратный адрес был из сплошных цифр.
Почему-то, увидев это письмо, я так сильно разволновалась, что меня аж в жар бросило. Почему-то я сразу решила, что это письмо от нашей бывшей уборщицы. Поспешно и с сильным сердцебиением я тут же переслала его на свой домашний адрес, а из офисной почты стерла, чтобы никто не успел увидеть.
Да и то было странно, что оно выскочило именно тогда, когда по совершенной случайности нашу почту открыла именно я. Ведь я очень редко в нее захожу, это не входит в мои обязанности, и обычно нужные письма мне кладут на стол уже в распечатанном виде.
И вот когда я пришла домой и перечитала внимательно эту фразу, я стала отвечать на письмо.
Я писала нашей уборщице, называя ее по имени отчеству, которые к тому времени уже знала. Я писала ей, что я догадалась, что именно мы тогда делали. Я спрашивала, почему у нас с ней не получилось. Вернее, почему у нас не дополучилось? Почему все-таки были жертвы? И где те, другие, про кого она тогда говорила? Как мне их разыскать, спрашивала я.
Я писала, что чувствую: живу как-то не так. Что мимо проходит что-то очень важное. Что нутром ощущаю: время как-то меняется. Что мне кажется, я могу что-то большее. Но что меня несет и несет каким-то потоком, и я не могу никак остановиться, чтобы подумать, чтоб разобраться. Потому что я всё выполняю какие-то обязательства, какие-то договоры, куда-то я всё спешу, зачем-то я проектирую какие-то нескончаемые коттеджи неимоверных, просто дворцовых размеров и всегда при этом - не моего вкуса. И о том писала, как они мне уже осточертели, как они мне скучны, - так же, как и те люди, что в них нуждаются…
И что вообще мне все чаще кажется, что живу я в огромном-огромном сумасшедшем доме. И что я в этом доме делаю вид, что я тоже сумасшедшая, иначе все будут считать меня ненормальной.
Я писала и плакала, тыкая в клавиатуру, и громко сморкалась в домашнюю кофту, благо, никто не мог меня в этой дикости видеть.
Я чуть было не отправила это письмо. Я уже мышку держала на том значке. Готова была нажать на нее.
Я вдруг опомнилась.
Куда, кому я пишу? Почему я решила, что это та самая женщина?
Я все удалила. Пошла в ванную и умылась. Посидела на краю ванны, подумала. И вернувшись, написала кратко: «Кто вы?»
И только тогда отправила.
На следующее утро мое письмо вернулось со всеми обычными английскими «сорри» за невозможность доставки.
Так и осталась эта история в моей памяти одной из многих, которые случаются со мной постоянно и проходят неразгаданными, неосознанными и неиспользованными.
И вот я напряглась и закончила все-таки запись хоть одной, этой. В надежде, что что-то все же однажды случится со мной такое, что даст мне знать, даст понять…
Что знать? Что понять?
Не знаю. Не понимаю.
07 – 28.12.09
Представления: 430
Комментарий
,близкое и знакомое состояние!
Спасибо!
Знакомо!!!
Ольга, спасибо Вам за рассказ. Для меня слова и способ их донесения какой-то порой оччень волнительный процесс. Иногда я их смакую, любуюсь, "пробую" на вкус, почти на ощупь))). Нравится, когда они получается увидеть, как они играют. Иногда злюсь, когда вроде бы и вот оно - сейчас-сейчас, а встречи не получается. Но самый удивительный процесс- когда уже не всматриваешься в вязь слов, игру, не пытаешься проникнуть в смысл, а получаешь Состояние. Не понимаю, как это происходит. Это не зависит от того, художественный это текст или послание, или что-то, несущее информацию и опыт.
Спасибо за Состояние!!!
Добро пожаловать в
ЭСПАВО (Международная Ассоциация Работников Света)
Регистрация
или Вход
© 2024 Created by ADMIN.
При поддержке
Вы должны быть участником ЭСПАВО (Международная Ассоциация Работников Света), чтобы добавлять комментарии!
Вступить в ЭСПАВО (Международная Ассоциация Работников Света)