День «Алёнушки»
Глава 7.
13.12.11г. Красивая дата! Цифры так гармонично выстроены в обратном прядке!Это - ответ на мои размышления: по какой такой причине из глубин памяти всплывают конкретные воспоминания? Значит, у меня сегодня день «Алёнушки»!
По календарю майя это день Белого Волшебника (ИШ), когда сердцу открыт доступ к познанию Божественного Чарования! Активация - Высшего Служения — войти в свой естественный ритм, предаться Божественному Потоку.
Находиться у дедушки – Дидички в его комнате-мастерской – о-о-о – это состояние! Это буквальное волшебство вхождения в Иной Мир. Это Переход!
Я делаю с десяток шагов своими ножками 4-5 летнего ребёнка по неуютному узкому тёмному коридору. Дверь в Дидичкину комнату располагается в противоположном конце коридора, служащим одновременно кухней соседке, которую все называют Змеёй, и я искренне считаю, что это такое имя.
Летом дверь между верандой и коридором открыта. Солнечный свет, наполняет восторгом при виде нескольких цветовых пятен, лучащихся сквозь разноцветные стёклышки в огромном, во всю стену филёнчатом окне веранды: малиновый, жёлтый, изумрудный и кобальтовый! И ещё одно в стороне, цвет которого дедушка называет особым словом: пурпур. Зимой на веранде очень холодно, и я её проскакиваю, лишь мельком взглянув на игру солнца в разноцветных стёклышках и их отражениях. Вдогонку летит голос бабушки: «Анечка, шапку надень!» - зимой у меня болят уши.
Скорей, скорей! Мне нужно незаметно прошмыгнуть мимо двери сердитой соседки и, как можно быстрее, миновать страшный тёмный коридор. У соседки дар – она приоткрывает щель двери из своей комнаты именно в тот момент, когда я вхожу в тёмный коридор. Ах! Сердечко замирает, страшно. Но краски цветов моих друзей-стёклышек придают храбрости и сил ровно на столько, чтобы схватиться за латунную ручку огромной двустворчатой двери и сделать шаг в спасительное пространство Дидичкиной мастерской.
Приходя в мастерскую к Дидичке ежедневно, я каждый раз замираю на пороге, вдыхая волшебство: через три огромных окна, занимавших всю южную стену, комнату заливают косые лучи солнца, в которых пляшут и переливаются радужные пылинки. И запах! Этот замечательный запах красок, скипидара, налитого в несколько банок и замоченные в нём разной толщины кисти. К стене прислонена двухсантиметровой толщины ужасно тяжёлая плита из белого мрамора. На ней Дидичка готовит кремообразную смесь из охры и олифы, растирая составляющие гранитным конусообразным курантом, изготовляя грунтовку для льняного полотна, превращающегося в холсты будущих икон.
Готовые холсты и деревянные подрамники хранятся в огромном двустворчатом шкафу мастерской при входе. Шкаф этот тоже необычный. На его дверях удивительные кованные переплетения, нарисованные Дидичкой на стекле. А ещё внутри шкафа нет перекладины, на которую вешаются плечики с одеждой. Всё внутреннее пространство шкафа по периметру занято подрамниками разной высоты и ширины, а чтобы середина не пустовала, Дидичка прибил к задней стенке несколько крючков, на которых и висит весь его гардероб: осеннее и зимнее пальто и единственный пиджак. Половину ширины пола, свободного от подрамников, этого замечательного шкафа использует бабушка, уставляя его заготовленными к зиме банками с вареньем. Банки накрыты тетрадными листами в клеточку и завязаны на бантик цветными нитками «ирис» в несколько оборотов.
К шкафу примыкает диван с круглыми валиками по бокам, обтянутый чёрным дерматином. Сидеть на нем твёрдо и неудобно, летом прикосновение его холодной кожи заставляет вздрагивать, а нагревшись, дерматин противно прилипает к телу так, что вставать с него больно. Но функция дивана не в сидении на нем, а в хранении и демонстрации разложенных кип репродукций и художественных альбомов музеев. О, этот остров – хранилище сокровищ! И за это дивану прощается его нрав. Таким же образом занят, придвинутый к стене, большой прямоугольный стол на тяжёлых, выточенных столяром ногах, покрытый вытканной в сине-белую мелкую клеточку скатертью. Репродукции лежат кипами и горами, эти горы, заваливаясь и сползая друг на друга, являют миру полный хаос. А ещё, они могли частично переместиться на табурет или занять оба венских стула.
Изредка бабушка или мама, воспользовавшись нечастыми выходами дедушки на природу, наводили порядок в мастерской. Вот тогда шуму было! – никогда не произнёсший ни единого бранного слова, он уходил на свою половину, выражая протест и возмущение, сотрясая весь дом грохотом захлопывающихся четырех дверей. Дидичка прекрасно ориентировался в своём хаосе и знал, в какой кучке и на какой глубине «залёг» необходимый лист картины, а вот ровненькие и аккуратные стопочки, уложенных по размеру разрозненных листов – вот это была катастрофа! Последствия которой, впрочем, бесследно исчезали за два-три дня. И вновь воцарялся упорядоченный дедушкой хаос!
Спал Дидичка здесь же, в мастерской, на кровати, располагавшейся вдоль противоположной от входа стены. Ну а центральное место посреди комнаты занимали, повёрнутые в пол-оборота к окнам, два больших мольберта; правда, мольберт, что поменьше, именовался – маленький.
Дедушка часто работал над несколькими иконами параллельно. И никогда за всё детство я не услышала, что мне нельзя находиться в мастерской, чтобы не мешать ему работать. Мне позволялось подавать из чемоданчика нужный тюбик краски или выбрать кисть по номеру, сортировать и выравнивать молоточком маленькие гвоздики, оставшиеся после того, как икона была готова и, её забирали, свернув в рулон (по тем временам картины, а тем более иконы, - на подрамниках не носили по городу). Я подавала мешочки с сухой охрой и даже возила тяжёлым курантом, едва отклеивая его от мраморной доски. А если такой работы не было, то я могла часами рассматривать репродукции под удивительные рассказы Дидички, в то время, как он писал небеса или одеяния. Написание же ликов святых происходило в тишине, которая никогда не была мне, ребёнку, не комфортной.
Рассматривая репродукцию Васнецова «Алёнушка», видя в ней героиню сказки, которую злая колдунья вот-вот столкнёт вглубь пруда, я узнала в тишине несколько отличающуюся версию: злая мачеха так измывалась над Алёнушкой, что она, бросилась в омут сама. И всё, как в сказке – «…травы руки связали, пески тяжки на грудь легли…» И я – Алёнушка, лежала там, на дне пруда, ощущая ладонями белые рёбра песка и не могла пошевелиться; видела, как колышутся водоросли, как выглядит небо сквозь толщу воды, как проплывают мальки рыбёшек, как дедушка, стоящий у мольберта спиной ко мне, оглянулся, пристально посмотрел в мои глаза, и продолжил работу, не тревожа меня.
Мои переживания были настолько эмоционально яркими, что на следующий день я снова пришла слушать сказку о «Сестрице Алёнушке и братце Иванушке». Вот только картина была другая! Я перевернула чуть ли не половину всего Дидичкиного архива – нет Той Алёнушки! Та, - она в лапоточках была и в косыночке! И коса у неё рыжая, и конопушки! Дедушка объяснил мне, что у него есть только эта картина, но я же знала, что я видела другую!!! И дедушка, поглядывая на меня, говорил – посмотри, может в той стопочке, а может – в этой? Я несколько дней систематично перекладывала лист за листом из одной стопки в другую. Нет картины. Где-то затерялась, найдётся позже.
В школе, когда пришло время писать сочинение по картине Васнецова, я никак не могла разделить восторг нашей прекрасной учительницы литературы о глубине и образности пейзажа и грусти девочки. Я-то знала!!! что есть другой вариант! В нём краски природы яркие и насыщенные, а пропасть отчаяния Алёнушки (сидящей на камне в лапоточках и косыночке, с рыжей косой на плече), прощающейся с жизнью земной, таким страданием льётся из её глаз, что душа разрывается на части. И тем страшнее и безысходнее контраст двух частей жизни – цветущей природы и убивающей себя девочки.
И я снова и снова перебирала репродукции в мастерской дедушки: лист за листом, лист за листом.
Я нашла, я встретилась с этой «Алёнушкой» лет через двадцать восемь, после того, как увидела её. Но это другая история.
P.S. На протяжении всего времени, пока стучала по клавишам, раза четыре всплывало дежа-вю, что я уже записывала этот рассказ…
ДЕРЕВА, ВЫ МОИ, ДЕРЕВА
Глава 8.
14.12.2011.
Моё отношение к деревьям имеет какое-то специальное качество, название которому, надеюсь, найдётся в процессе написания.
Мне повезло родиться в уникальном месте – сакральном Чернигове, городе-саде, который не смогли победить ни Отечественная война, ни технический прогресс со своими заводами-фабриками, ни чудовище урбанизации. Вернувшись в мой город после двенадцатилетнего странствия, я с год, словно заново знакомилась и поражалась необыкновенному совершенству деревьев. Частенько останавливалась, заворожённая формой кроны дерева или его стволом, прихотливым изгибом и танцем ветвей, а то и откровенными письменами, оживших китайских иероглифов или рун!
Мои взаимоотношения с деревьями – это бабушкин подарок радости в моей жизни: это она посадила в палисаднике группкой три вишнёвых дерева. Когда я родилась, Дидичка посадил черёмуху, а бабушка дополнила кустом махровой сирени – пятый элемент!
Под кронами этих деревьев для меня насыпалась горка из пары вёдер песка, где «пеклись» пасочки и закапывались «секретики» – узоры из лепестков цветов, закрытые кусочками битого стекла. Здесь баюкались куклы, и сюда стали приходить в гости мои маленькие друзья. Мне было подарено моё личное пространство, которое заботливые и любящие руки бабушки и мамы, окружали из года в год тюльпанами, нарциссами, пионами, гладиолусами, георгинами и бесчисленными однолетними цветами.
Мне было года три, когда рядышком с моим пространством появились «соседи» - бабушка купила с полдесятка молоденьких кур, которых привязывали метровой верёвочкой за одну из лапок к стволам вишнёвых деревьев. Это было замечательно – наблюдать, как курочки гребут лапками, извлекая редких червячков, или клюют еду в миске. Но больше всего мне нравилось опускать руку в ситцевый мешочек, который держала мама и чувствовать, как плотные скользкие зернышки, просачиваясь между пальцев, убегают из моей ладошки. А потом смотреть, как пойманные и зажатые в моём кулачке, золотистые зёрнышки вытекают тонкой струйкой и спешат навстречу суетящимся курочкам. Птички заинтересованно и радостно принимали угощение, которое, к сожалению, быстро заканчивалось.
По случаю завершения работы над иконой, дедушка принёс с рынка большую плетёную корзину винограда, не менее трёх килограммов, и семья радовалась удачной дедушкиной покупке редкого сорта. Взрослые с восхищением обсуждали удлинённую форму ягод, звучало название «дамские пальчики». Полновесные гармоничные кисти уважительно брались в руки за толстые хвостики, подносились к окну и рассматривались «на свет». Любуясь переходами зелёных и жёлтых оттенков и удивительным свечением косточек внутри янтарных ягод, вспоминали натюрморты голландских живописцев. Наконец, кисти были вымыты, просушены и тщательно выложены на фарфоровое блюдо с максимальным следованием художественным традициям.
Мама и бабушка ушли, дедушка был свободен и читал газету, а мою подружку Светочку позвали домой. Я осталась одна в моём пространстве сада. Курочки вяло гребли лапками - всех червячков они уже давно склевали. Я отправилась в дом на поиски мешочка с зерном,- которого оказалось мало, и я снова вернулась, чтобы спросить, чем бы угостить курочек? Дедушка ответил, что они сыты, раз я высыпала всё зерно. И тут я снова увидела блюдо с виноградом.
В семье было не принято «кусочничать» - мы всегда собирались за общим столом на каждый приём пищи, а тем более, когда случалось какое-либо лакомство: бисквитный тортик за 1рубль 21 копейку или арбуз, или, как в этот раз – виноградное пиршество. Но на мой вопрос, можно ли попробовать виноградик? – Дидичка, разумеется, дал согласие. Едва удерживая в ладонях огромную кисть, я вернулась в сад.
И тут куры меня едва не напугали: они окружили меня, хлопали крыльями, вытягивали шеи, наклоняя головки и, поглядывая на меня боком, одним жёлтым глазом, и даже пытались взлететь. Я попятилась, и несколько ягод, оторвавшись от кисти, упали на землю. Первое моё движение было – поднять виноград, да, куда там! Курочки, отталкивая друг друга, мгновенно проглотили упавшие ягоды. Но винограда хватило не всем. Надо поделиться! Отщипывая ягодки, я протягивала их курочкам. Некоторые курочки были воспитанные, они приближались к моей руке потихоньку. Но другие были совсем не воспитанные! Они толкались и первыми выхватывали ягодки, а воспитанным курочкам ничего не доставалось. Гроздь закончилась, и я принесла новую - надо было научить невоспитанных курочек быть вежливыми. Это было весело! Курочки быстро поняли, что я снова вернусь с вкусным виноградом, и уже не толкались и не выхватывали ягодки, и даже не клевались, а аккуратно брали ягодку по очереди, когда моя ладошка была перед конкретной курочкой. И я снова бегу в дом! Ой… я и забыла, что прошлая кисть была последняя, а сейчас блюдо пустое… Надо курочкам объяснить, что они всё скушали. Что я и делаю. Куры смотрят на меня, поворачивая в мою сторону то правый, то левый глаз, и делая характерные покачивания шеи вперёд – назад. И я понимаю их птичий язык! Счастливая, я бегу к дедушке и рассказываю: «Дидичка! Курочки весь виноградик так хорошо покушали, и тебе СПАСИБО говорят!»
Вы спросите, как меня наказали? Никак.
Ну, разве что, - с тех пор эта история рассказывается всем, у кого есть маленькие детки!
МОЁ ПРОСТРАНСТВО
Глава 9.
Чувства и ощущения, вынесенные из моего пространства детства, создают во мне какую-то вибрацию при самом мимолётном взгляде на дерево. Вот я иду, погружённая делами-заботами, «пустой» взгляд на дерево… и в ответ на нечто неуловимое, не осознаваемое – внутри меня само собой происходит расширение, тихо струится из меня наружу: «Здравствуй, вишенка! Какая ты красавица!» И неважно, что миновала пора белокипенного цветения, или горделивое представление миру своих детей-ягод, - есть чем гордиться! Яркие, сочные, вкусные дары – для вас, люди! Это волшебное чувство тихой ненавязчивой нежности, излучаемое деревьями: «Спасибо, что заметила наш привет!» - вынесено из моего детства, из умиротворения покоя, из надёжной опоры и восторженного упоения свободой вершин, прикасающихся к облакам и закатам, разбросавших по небу краски на расстоянии вытянутой руки.
Я и деревья моего пространства росли вместе. Они, правда, быстрее. Уж не знаю, кто явился инициатором, и когда я впервые вскарабкалась на дерево. Наверное, это всё-таки была добыча вишен. Только знаю, что с тех пор меня мало привлекали игры на земле. Я шла в садик, чтобы устроиться на дереве, постепенно сменив тонкие и хрупкие ветви вишен на гибкие и упругие ветви черёмухи. Я и сейчас помню чувства и впечатления моего первого карабканья на черёмуху. Я прижалась к стволу, обхватила его руками, чувствуя нежную кору молодого дерева с пряным запахом. Ноги сами обвили ствол, и я смогла пару раз подтянуться, перемещаясь вверх, и тут же ухватиться за нижнюю ветку кроны. Остальное было просто – я уже устроилась в развилке ствола! Какое прекрасное чувство: получилось! К тому же получилось легко и радостно! С того момента черёмуха стала «моя черёмуха» - не от покорения, а от преданной дружбы! Мы и проказничали вместе, и наказывали нас обеих, и взлетали к вершинам счастья, как единое!
Та, - самая нижняя ветка черёмухи, она была потрясающе удобной! Она росла горизонтально, что давало мне простор для акробатических этюдов собственного тела и, игры на нервах бабушки. Мне невероятно нравилось ложиться спиной на эту ветку; ноги упирались в ствол, а голова укладывалась, как раз в развилку. Чуть выше этой моей «лежанки» протянулась ещё одна, почти такая же горизонтальная более тонкая ветвь. На неё очень комфортно было положить руку, зацепившись локтем, и держаться кистью. О, что это за чувство – горизонтального парения и лёгкого покачивания в полном доверии к надёжности моего дерева! Я позволяла себе закрывать глаза и даже дремать в ореоле шелеста листьев, пряного, чуть горьковатого запаха черёмухи, наблюдать мелькание светотени сквозь прищуренные глаза и игру солнечных бликов на своих закрытых веках.
Однако бабушку стало тревожить моё лазанье, и она всё чаще напоминала об осторожности. Я же осваивала всё новые приёмы, и в попытке убедить её в безопасности моих игр и моей ловкости, пару раз продемонстрировала ей висение вниз головой, зацепившись за ветку согнутыми коленками. Бабушка ой-кала, и уходила в дом. Я же, поймав это её ощущение замирания, когда «сердце проваливается в пятки», изобрела игру-браваду: сидя в полной готовности на своей ветке, я вопила на весь двор: «Бабушка!» И когда она выходила на крыльцо, я, зацепившись коленками, сигала вниз головой, раскачиваясь туловищем и руками! И тут же, сложившись пополам, снова восседала на ветке. Я лихо демонстрировала свою ловкость! Черёмуха гордилась мной!
За что и поплатились обе. Придя из школы, это был класс второй, я была ошарашена увиденным – мою ветку обрезали, а заодно и другие, ближайшие…
Ну что ж… погладив кору черёмухи, высказав ей мою печаль и сочувствие её боли, я забралась на дерево. Теперь это было намного труднее, так как подтягиваться по ровному стволу до уровня первых веток нужно было гораздо выше, да и свои коленки я ободрала о свежие неровности спилов. Так постояла, прижавшись к стволу в наиболее удобной развилке, обнявшись в нашем горе.
Я стала осваивать новые ветви, а черёмуха изгибала их для моего максимального комфорта. Жизнь наладилась! Летом, забравшись на дерево, я могла начать среди бела дня, в совершенно неподходящее время, кукарекать. У меня очень правдоподобно получалось, и после трёх-четырёх моих кличей, отзывался первый неуверенный петух. Я ликующе подбадривала его! Тогда присоединялся ещё какой-нибудь, а первый вторил ему чуть смелее. Я издавала следующий истошный петушиный вопль – и тогда вся округа одуревших петухов голосила, один громче другого, соревнуясь в мощи лёгких и, самозабвенно провозглашая неизвестную им, но такую радостную весть!
А закаты… Забравшись однажды на черёмуху на закате, я уже не могла не сделать это ежевечерним ритуалом. Буйство красок, прихотливые формы облаков, и желание как можно дольше видеть ежесекундно изменяющийся пейзаж, вдохновляли меня искать на дереве доступные новые высоты. Так что моя милая бабушка, сама того не ведая, подтолкнула меня к освоению нового пространства – там, где паришь, как птица; там, где вид сверху даёт целостную картину, а горизонты широки!
Было у меня ещё одно знакомое дерево. И знакомство это содержало, в ту пору неизвестное мне определение: это было чувство почтительности. Именно так, испытывая почтительность, я могу вспоминать об этом дереве. Это была старая груша, растущая на соседней усадьбе. Украина славится мощными деревьями, но эта груша, плодовое дерево, была уникальной: высотой с трехэтажный дом и в обхвате не менее 4 метров. От её цветения весной захватывало дух; плодоносила она очень обильно, а в её кроне жило несколько семей соловьёв. Сосед, обладавший редким тонким слухом, утверждал, что насчитывал двенадцать соловьиных особей, разливавших свои рулады летними ночами.
Прекрасные Существа по имени Деревья подарили мне встречу с уникальным деревом, Деревом – Героем, первопроходцем в среде собратьев. Я не знаю, к какой породе принадлежит эта Сущность, но первый свой ченнелинг я записала – как Голос ЭТОГО Дерева.
ПАКАУВА* (ВИБРАЦИОННОЕ ПРИКОСНОВЕНИЕ)
Глава 10.
24.12.2011 г.
Яркий тихий летний день.На работе затишье, знаю – никто не потревожит, и я могу себе позволить положить голову на скрещенные на столе руки и любоваться через окно игрой солнца в листьях вяза. Ярко вспыхивают блики, ослепляют, мерцают, делая листья лакированными, волшебными. Это чувство детства! Я почти забыла его! Просвет! Хочу смотреть в просвет между колышущимися под лёгким ветерком ветвями, и увидеть – что там в просвете? Это состояние похоже на лёгкий самогипноз с открытыми глазами.
Я нахожусь внутри горы в невысокой кубической комнате, в самом деле – высота до потолка равна длине стены; окон нет, стены глиняные, шершавые. Посреди пустой комнаты расположен единственный предмет – ветхий фанерный закрытый пюпитр, напоминающий кафедру, с лежащим на нём старинным огромным фолиантом в прекрасном состоянии. Красный сафьян переплёта имеет почтенный возраст, но не изветшал, как и корешок и плотная обложка самой книги, на которой золотом вытеснено «Магия». Я не решаюсь прикоснуться к книге, и пока, оглядываясь, рассматриваю стены и потолок, рядом с пюпитром появляется огромная орлиная лапа. Ах, вот какие ощущения испытала Алиса из страны Чудес! Стало чуть смешно, странно и любопытно! Однако я точно знаю, что я не уменьшалась, значит, вырастал орел. Мгновенно оценила, что его гигантская лапища, сжимающая и разжимающая, направленные в мою сторону три пальца и, гребущая огромными когтями пол, до меня дотянуться не может. И хотя сама лапа находится в комнате, всё остальное тело орла я вижу вне помещения из глиняных стен, а словно, насквозь – одновременно и глиняными, и прозрачными, внутри горы!!!
Тем не менее, прежде чем действие оформилось в мысль, я уже создала вокруг себя защитный кокон. Чувство веселья нарастало: я ещё никогда не воспринимала себя неприготовленной яичницей – движусь в виде хрустального яйца, являя собой «желток» с ручками-ножками! Резво подскочив к пюпитру, я схватила «Магию» самодовольно наслаждаясь бессилием орла: «Ну, так кто главнее: курица или яйцо?» И тут он меня клюнул прямо в самую макушку моей защитной оболочки. «Чпок» - хрустальный шедевр больше, чем наполовину, покрылся трещинами, напоминающими ветвистый разряд молнии. «Э, нет, приятель,- подумала я,- Так просто тебе меня не победить!» И быстренько «затёрла» трещины ладонью с внутренней стороны кокона так, словно вытерла мел с классной доски. Выражение глаза орла, повернувшего голову боком, и наблюдавшего за моим восстановительным процессом, имело явно ироничное выражение. «Так ты ещё и насмехаешься, кура нещипаная!» - в моей правой руке возник энергощит, а в левой меч (вообще-то, я – правша). С чувством лёгкой бравады я нанесла несколько рубящих ударов мечом по пальцам орла. В пылу битвы слышу, что дверь в помещение, где я сражаюсь с моей «ветряной мельницей», начинает задвигаться, и я в последнее мгновение успеваю выскочить в коридор. Вход в комнату закрылся, и теперь уже невозможно определить, где он был – стена узкого тоннеля внутри пещеры везде одинаково шершавая. Но мне комната уже не интересна, я начинаю лёгкий бег влево по узкому проходу, где двум людям – не разминуться.
Как интересно - я вижу себя со спины: сначала, ритмично бегущие ноги, обутые в индейские мокасины. Взгляд скользит вверх по собственной спине: песочного цвета лосины и рубаха из тонкой кожи с длинной бахромой на рукавах, длинные чёрные волосы стянуты в «хвост» - я мужчина-индеец! Словно через втягивающую воронку, я «догоняю» спину индейца в области между лопатками. С этим осознанием наблюдение заканчивается. Я и индеец – одно!
Чувствую спиной, чуткими ушами слышу за собой погоню. Меня преследует огромный рыжий волк-вожак. Магия со мной, на груди. На повороте туннеля я подпрыгиваю и, упираясь в стены руками и ногами, зависаю, как паук, под потолком. В правой руке держу нож. Удерживаться трудно, руки и ноги начинают дрожать от напряжения. Волк пробежал мимо, но учуяв, что след оборвался, повернул обратно, уткнув морду в глиняный пол. И тут я обрушиваюсь ему на спину. Левой рукой хватаю волка за загривок, закалываю одним ударом, вспарываю брюхо и рывком сдираю кожу, отшвыривая в сторону плоть. Явственно ощущаю тяжесть шкуры, мокрую и скользкую изнутри, и густую, тёплую шерсть на её внешней стороне. Повязав трофей вокруг талии, продолжаю быстрый бег к выходу.
Погоня продолжается, за мной бегут то ли свора волков, то ли людей. Оборотни. Замешкались, обнаружив тело своего вожака, и не сразу поняли, в чём дело. И в ярости бросились за мной вдогонку. Но узкий проход сдерживает их передвижение, им меня не догнать. Осознавая своё превосходство, слегка посмеиваясь над преследователями, я, наконец, выскакиваю из прохода наружу.
Это небольшая площадка-карниз, прилепившаяся ближе к вершине почти отвесно поднимающейся горы. Вниз от карниза - пропасть. Вдали расстилается равнина, за ней лес тёмной грядой. Много холодного чистого воздуха, много простора. А я стою, прижавшись спиной к горе. Нечего даже думать, чтобы выдержать бой на этой крохотной площадке – воины, напирающие сзади из узкого выхода, сметут меня вместе с теми двумя-тремя, с кем я успею вступить в бой. Выхода нет. Есть небольшой отрезок времени, пока появится враг.
Моё восприятие впервые после «созерцания» мокасин вновь раздваивается, и я - наблюдатель, ощущая лопатками камень скалы, подумала: «Так вот как погиб он, индеец, - моё прошлое воплощение», испытывая внутри себя его ситуационный тупик.
Выветренные породы вздымают к глубокому синему небу шпили острых вершин. Разделения нет: мы оба – и наблюдатель, и индеец, смотрим на них, и хотим оказаться там, наверху. Я стою наверху! Моя мысль-пожелание перенесла меня на вершину. Мои преследователи уже толпятся на площадке карниза. Одного воина сами же неосторожно столкнули в пропасть. Не понимают, куда девался я? Увидели! Но им меня не достать, я так высоко, что даже пущенные из лука стрелы возвращаются не долетев. А может это моё желание заставляет их падать вниз? Я же смеюсь, дразню злобных человечков, приплясывая и кривляясь на краю вершины. Потом они перестали мне быть интересны.
Я достаю из-под рубахи красную Магию, держу двумя руками открытый фолиант, зажав его между локтями и кистями. Начинаю вращаться влево (по типу дервишей) так быстро, что моё движение образует смерч-столб. Останавливаюсь, прячу Магию запазуху и, оттолкнувшись от вершины, бросаюсь вниз.
Какое-то время чувствую падение, а затем раскидываю руки и парю. Горы остались позади, я парю над вершинами старых елей, вижу моё родное Большое Медвежье озеро, луга вокруг него. Счастье, родной край! Я, индеец, – Кондор!
О! Так вот откуда в моём, Анны, детстве это ощущение, если так можно назвать, - сладостной ломоты и замирания в коленных суставах! – я всё детство знала! что стоит лишь оттолкнуться, стоя на высоте – и я полечу, как птица! Я знаю полёт Кондора! И, значит, прыжок индейца с вершины вовсе не был самоубийством – он владел Магией, то есть, Магия принадлежала мне ранее.
Я наслаждаюсь простором, замечаю края перьев моих крыльев, моё зрение необычайно острое и имеет свойство фокусироваться и приближать, заинтересовавший меня объект. Мне практически не требуется никаких усилий для полёта, упругость воздуха под крыльями можно сравнить с блаженством плаванья на спине, когда вода сама держит и несёт тебя. Да, вон оно внизу – озеро моих детских грёз, когда я, десятилетней, зачитывалась Фенимором Купером, бегала на все кинофильмы об индейцах, возводила посреди двора вигвам из половиков, вышивала налобную повязку, как у Чингачгука и втыкала за ухо воронье перо за неимением орлиного. Значит, эта тяга детства – она настоящая, это моя истинная суть, эта память, живущая во мне сотнями лет, хотя мне по земным меркам только чуть за тридцать!
Кондор снижает свой полёт, и озеро с приближением становится всё больше. Вода, текучая вода… Камыши по берегу, что-то знакомое. Не могу вспомнить. И нелепая, после долгого счастья полёта, моя мысль: «Я –Кондор, а индеец? Как он сможет спуститься вниз?» И мгновенно он уже внизу на берегу озера рядом с каменным валуном.
Мы с индейцем сидим вдвоём на валуне, я впереди него.
Да нет, я одна! Это я сижу на берегу прекрасного озера на огромном тёплом камне, рядом колышутся длинные листья аира. Я не успела «переварить» лавину эмоций и чувственных ощущений, начиная с лапы орла, битвы с волком, безвыходности над пропастью, необыкновенным вознесением на вершину, полётом орла… Как меня просто затопило новыми чувствами: радость, солнце и восхитительная гладь озера. Как мне хорошо! Я счастлива! Я свешиваюсь с камня к воде, чтобы зачерпнуть её ладонью и вижу своё отражение: «Ну, здравствуй, Алёнушка в лапоточках и косыночке! Вот я и нашла тебя!»
* Пакаува – термин, которым называется перемещение сознания человека в любой вид животных, птиц, рыб, рептилий, насекомых (в том числе и для путешествий в других планетных системах). Человек на Земле может иметь несколько Пакаува, принадлежащих к разным видам животного царства.
Вы должны быть участником ЭСПАВО (Международная Ассоциация Работников Света), чтобы добавлять комментарии!
Вступить в ЭСПАВО (Международная Ассоциация Работников Света)